Антон опустил взгляд на машинку и почувствовал, как по спине пробежал холодок.
“Я всё ещё могу мечтать по-крупному…”
Он поднял голову — и вдруг ему показалось, что воздух дрогнул, заискрил, словно от перегрузки электричества. Всё замерло на миг… и вернулось в привычную тишину.
Антон выдохнул.
— Похоже, ещё не сегодня, — сказал он, кладя машинку обратно. — Но я приду сюда снова. И снова. И снова. Пока не найду выход.
Он осторожно спустился вниз, задвинул дверь чердака, и вышел во двор.
На улице уже мела осенняя позолота. Листья падали на землю, как золотые монетки.
Антон шёл домой, держа руки в карманах школьных брюк и повторяя себе, как мантру:
“Я всё исправлю. На этот раз — всё…”
И впервые за многие дни он улыбался — и
скренне, по-детски и по-взрослому одновременно.
Глава 10
Глава 10
Следы прошлого
Вечером того же дня Антон сидел в своей лоджии на кровати прислушиваясь к тихому щелчку стрелок на будильнике. Шум улицы, голос телевизора из зала, скрип дивана на котором лежал отец — всё казалось одновременно привычным и чужим.
Он достал свою Тетрадь Перемен и положил её на колени. Руки слегка дрожали — не от холода, а от ощущения масштаба того, что он задумал.
Он уже начал кое-что менять, пусть пока мелочи. Но в глубине души понимал: впереди будут куда более сложные выборы.
Антон медленно выдохнул и открыл тетрадь. На первой странице, под уже отмеченным пунктом про драку, он добавил новую строку:
“Разузнать больше о прошлой жизни родителей.”
Он уставился на эту надпись. Его отец всегда казался ему непробиваемой стеной — строгим, молчаливым, с тяжёлым взглядом. Но сегодняшнее утреннее одобрение, то лёгкое прикосновение к волосам, заставили Антона почувствовать, что отец — не просто строгий взрослый, а человек со своими страхами, мечтами и, возможно, сожалениями.
Вдруг стало безумно интересно: что же тогда пошло не так, что заставило их рвануть на север?
Он захлопнул тетрадь, спрятал её за батареей под подоконником — надёжнее места дома не было — и вышел в зал. Отец лежал на диване склонившись над газетой и одновременно одним глазом смотрел телевизор.
— Пап, — неуверенно начал Антон, подбирая слова. — А… а ты раньше кем хотел стать? Ну когда маленький был?
Отец оторвал взгляд от газеты, хмыкнул:
— Хе… Астрономом хотел быть. На звёзды смотреть. Телескоп даже делал из линз от фотоаппарата. Только кто мне тогда позволил? Хлеба не хватало, а тут звёзды.
Он снова уткнулся в газету, но через секунду добавил тихо:
— Мечтать — дело хорошее. Но мечтами семью не накормишь.
Антон молчал. Понимал его как никто другой. Но ведь именно из-за того, что мечты были заброшены, всё и полетело к чертям. Отец стал жёстче, молчаливее, мама — более усталой и нервной. А он, Антон, в итоге вырос человеком, который всю жизнь убегал от настоящего.
Он хотел что-то сказать, но в этот момент вошла мама позвала их из кухни.
— Ужинать! — объявила она бодро.
Всё — как будто по сценарию. Только теперь Антон знал, что сценарий можно переписать.
В памяти всплыло лицо Кати. Антон снова открыл страницу с пунктом №5.
5. Найти Катю раньше, чем всё пойдёт прахом.
Он обвёл эти слова жирной линией. В груди защемило.
И тут же оборвал себя. Не спеши, Антон. Ещё рано.
Но решить для себя, что он обязан хотя бы увидеть её — это он уже решил окончательно.
На следующий день в школе Антон
снова пошёл в туалет, достал тетрадь и добавил новый пункт:
9. Не забывать о мелочах. Из мелочей строится всё.
После школы он пошёл не домой, а прямиком во двор к дому Кати. Напротив пятиэтажки, где он в будущем будет жить стоял самодельный вырытый в землю стол из старой двери и две скамейки по бокам. За ним сидели четверо девчёнок по возрасту может чуть старше его и увлечённо, что-то рассказывали друг -другу параллельно щелкая семечки. У одной из них были светлые волосы и короткая стрижка —но главное эти синие смеющиеся глаза, какие Антону показались до боли знакомыми.
Он замер. Сердце бухнуло в груди. Это была она. Катя. Только маленькая. Десятилетняя. Её нельзя было не узнать, черты лица очень были похожи на ту другую взрослую Катю в 1988 году.
Она посмотрела на него своими большими глазами, в которых уже читалась та же грусть, что и спустя десятки лет.