Местная шпана пацанов по всей видимости видно издевались над ней, на шее болтался кусок оборванной верёвки, одна лапа была ранена, от неё жутко воняло и вся она перепачкана грязью. Он не раздумывая привёл её в квартиру, первым делом накормил мясной консервой найденной в холодильнике, после усадил в ванну и долго мыл её с мылом смывая грязь и блох. Потом ещё прошёл мелким гребешком вычёсывая их у неё из шерсти. Рану на ноге она не давала обработать скуля, лая и даже скаля зубы, когда он пытался смазать её мазью. Но уговорами, лаской и спокойным голосом удалось кое как это сделать и даже забинтовать лапу. После того, как собака поправилась и пришла в себя, она стала полноправным членом семьи. К матери и Антону она относилась благосклонно, но отца просто боготворила и каждый раз когда он возвращался с работы, встречала его радостным лаем на пороге и тут же ставила передние лапы ему на плечи вылизывая языком лицо. В холке она была довольно высокая и Антону была по пояс, имела чёрный окрас, длинный словно прут хвост каким размахивала из стороны в сторону по поводу и без. Была очень умной и понимала многие команды. По просьбе могла принести тапочки, залезала на диван, если ей предлагали вместе посмотреть телевизор, очень громко и утробно лаяла стоило кому-то постучать во входную дверь, никогда не гадила в квартире дожидаясь отца с работы, чтобы он выгулял её. Если отец задерживался, выгуливал Антон. Для этого отец из старого своего кожаного ремня сделал ей ошейник и поводок. Но как только она видела его тут же пряталась под кресло или диван и с виноватым видом не хотела оттуда выходить пока оттуда её не вытаскивали за лапы. Старая память о верёвке на какую её видно привязывали и возможно даже били наложила свой отпечаток. Приходилось идти на хитрость, прятать поводок за спиной и одевать непосредственно уже рядом с ней, в такие моменты Ронка не сопротивлялась этому, обречённо глядя в глаза. Но на улице вела себя довольно активно и поводок не был для неё помехой, а когда в квартире его снимали, начинала счастливая носиться по комнате едва не опрокидывая мебель и предметы.
Сейчас Антон не верил своим глазам, что снова гладит это благородное, умное животное какое было просто сгустком счастья и любви для окружающей её новой семьи, разрешая тискать себя не рыча и не скаля зубы. Но стоило постороннему человеку оказаться на пороге тут же превращалась в злобного пса какой готов был загрызть любого, кто просто даже повысит голос на любого члена семьи и только команда: “Свои Ронка”, “Фу, нельзя”— давали возможность незнакомцу войти в квартиру под её пристальным взглядом на протяжении всего его времени пребывания.
Антон смутно помнил, что случилось с ней в последствии. Он пришёл со школы, а вся заплаканная мать сказала, что Ронка погибла и отец на своей большегрузой машине увёз куда-то её похоронить. Чуть позже он узнал, что соседка по галерее была постоянно недовольна появлением собаки у них в квартире жалуясь, что типа она может покусать детей. Родители сначала пытались доказать ей обратное, но после нескольких скандалов махнули рукой, решив что она ничего не сделает. С годами у Антона появились подозрения, что именно она была причастна к гибели собаки, прямо или косвенно — было не важно, именно она одна из всех живущих на галерее соседей была недовольна, остальные относились либо нейтрально, либо с пониманием, потому что за всё время не было ни одного инцидента, чтобы собака кого-то покусала или даже просто облаяла. Доказать её вину не было возможности, да и что это в сущности изменило бы? Собаку уже не вернёшь, поэтому родители да и сам Антон просто тихо ненавидели её, обдавая каждый раз при встрече на галерее ледяным, презрительным взглядом от которого она прятала глаза и суетливо старалась поскорее скрыться у себя в квартире.
Наступали холода, дни становились короче, а ночи длиннее. По традиции Антон в это время переселялся с лоджии в комнату и спал на кресле-кровати какая в разложенном виде почти в притык касалась дивана на котором спали родители. В школе он не стал отличником, но теперь уроки ему давались не в пример легче, чем раньше и отец теперь больше не сидел с ним делая уроки, когда у Антона никак не ладилось с решением задач по математике и тот злился на него, раздавая щедро подзатыльники, обидные слова и применяя в качестве последнего аргумента свой ремень… Антон тогда ревел в три ручья, боялся ошибиться в решении и молчал даже, когда знал правильный ответ чем ещё сильнее злил отца, какой пытался на карандашах, палочках и примерах на бумаге донести ему подсказку в решении задачи. Если мама бывала дома, то отец не так бушевал, потому что она одёргивала его говоря, что нельзя так орать на ребёнка. Антон подозревал, что именно это стало выражаясь современным языком — триггером, когда уже даже будучи взрослым он цепенел от любого громкого звука или крика. Подзатыльники возможно тоже не прошли даром, частые головные боли в зрелом возрасте также могли быть частью этого.