Тут спросил Калевипоэг:
— Ты чего же испугался?
Почему залез в кустарник? —
И ответил мужичонка,
Пропищал со дна котомки,
Словно квакнула лягушка
Из глубокого колодца:
— Вечерком вчера, на зорьке,
Возле озера ходил я,
В красном ельнике прибрежном
Потерял я вдруг дорогу
И тропинкой безыменной
Вышел ко двору лесному.
У дверей я постучался,
На ночлег я попросился.
Посреди избы огромной
Пламя в очаге пылало,
У котла сидела бабка,
Варево в котле мешала.
А в котле кипело сало,
Суп гороховый варился.
Бабка мне дала похлебки:
«На, — сказала, — да не мешкай,
Поживей работай ложкой!»
Принесла потом соломы
И постель мне постелила
Посреди избы широкой.
Так сказала мне старуха:
«Пошевеливайся, парень!
Лезь в солому, поросенок!
А не то сыны вернутся
Молодые из похода.
Ты при них молчи, как мышка,
Что от кошки затаилась.
Хоть рукой пошевельнешь ты
Или крикнешь ненароком,
Тут придет твоя погибель,
Тут и смерть твоя наступит».
Поклонился я старухе,
Бабке молвил я спасибо
За ночлег, за добрый ужин
Да за ласковое слово.
И зарылся я в солому,
Распрямил бока и спину,
А соломенной подстилки
На троих еще хватило б!
Вдруг развеялась дремота,
Широко раскрыл я веки.
Услыхал я дальний хохот:
От шагов земля гудела,
Гнулись-вздрагивали стены.
Даже ты, Калевипоэг,
Грохоча пятой тяжелой,
Не наделал столько шума,
Хоть шаги твои — от страха —
Вдвое громче мне казались.
Вот в избу ввалились братья:
Оба — выкормыши леса,
Оба — грузны, как медведи.
Старший, ноздри раздувая,
Вдруг принюхиваться начал:
Словно гончая, он нюхал,
Просевал ноздрями воздух.
Так сказал он, так промолвил:
«Ну, бабуся дорогая,
Кто наведывался в хату?
Дух я чую человечий,
Дух людской тревожит ноздри
И щекочет подбородок».
Так ответила старуха:
«Никого здесь не бывало —
Ни зверька, ни человека,
Запах пота человека,
Что тебе щекочет ноздри,
Верно, с воздуха принес ты,
На ветру им надышался».
Тут на стол накрыла бабка,
Братья ужинать уселись:
Миски — в локоть шириною,
Ложки — словно поварешки.
Столько пищи проглотили
Две бездонные утробы,
Сколько пятьдесят не съели б
Пахарей и лесорубов.
А когда наелись братья,
Дополна набили брюхо,
Улеглись они на отдых,
Прямо на пол повалились:
Старший брат у правой стенки,
Младший брат у левой стенки.
Я лежал посередине,
А старуха — на полатях.
Страх замкнул мое дыханье,
В жилах кровь оледенела.
Плотно челюсти сцепил я,
Зубом стукнуть я боялся,
Чтоб меня не услыхали,
Чтоб меня не разглядели.
Вот дотлела и погасла
На челе печном лучина.
Темнота избу одела,
Страх мой спрятала-укрыла.
Если бы я знал, несчастный,
Если б ведал, злополучный,
Если бы я знал и ведал,
Если б сонное виденье
Предсказало мне заране,
Что за тяжкие мученья
Мне судьба моя готовит,
Скрылся б я на дно морское,
Опустился б я в пучину…
Братья, выкормыши леса,
К сну за пазуху нырнули,
Их звериные гляделки
Запахнулись, как ворота,
Да зато раскрыты настежь
Двери задние остались,
А от варева густого,
От гороховой похлебки
Животы у них раздулись,
Пораспучило желудки:
Стал вздыматься пар гремучий,
Источился тайный запах,
Ветры жгучие взлетели.
Старший брат, лесной детина,
Что лежал у стенки справа,
Первым грозно разрядился,
Оглушил меня раскатом.
Шумный вихрь меня подбросил,
Словно бабочка взлетел я,
Полетел-понесся влево.
Младший брат, лесной детина,
Что лежал у стенки слева,
Не отстал он от старшого:
Тут же, на мою погибель,
От меня отворотился,
Разрядился, понатужась,
Оглушил меня раскатом.
Я взметнулся, словно птичка,
Словно бабочка, взлетел я,
Полетел-понесся вправо.