Но все случилось бы так, именно так, а не иначе, если бы не птица, если бы Борис нажал короткое, как удар бича «Да» на вопрос «Любите ли Вы животных?», а это животное, в котором сидит зверь, в котором сидит смерть, это брат домашнего питона, который душит по ночам детей хозяина-натуралиста, это брат одинокого тигра-людоеда, очарованного запахом крови, это брат серебряной змейки, жалящей, любя; усталым глазом обреченного ворона смотрит он вокруг и не понимает, почему его еще не убили, не убили птицу, птицу надо убить, убить, чтобы жить днем, чтобы небо не грозило опасностью; ворон водит взглядом, он ищет жертву, он хочет совершать злодейства, чтобы его побыстрее убили, он понимает, где добро и где зло, мечтает искоренить, выкорчевать, уничтожить зло и водит взглядом, только он один в слепящем свете солнца живой, он обладает свободой выбора, его крылья могут заслонить солнце, а могут открыть миру вновь его лик, подставить людей под жестокие лучи самоосуждения, самопреступления, самонаказания, и противоречивая, осознающая свой внутренний мир мятущаяся птица, это создание, исчадие солнца, видит поднимающуюся вверх по улице Горького красивую девушку, ее глаза не видят ничего вокруг, она чудо как хороша — от лодыжек до макушки, ее коленки матовые, загар отдает назад принятые когда-то лучи, и ореол светлым мазком искривляет, размазывает пространство вокруг ее головы, так что кажется, что она глядит из желтого прозрачного камня, но это только в тени, солнце без осадка растворяет этот камень, солнце бесцеремонно хватает ее за обнаженные части тела, тенью выдает ее фигуру, заливает искусственным желтым светом ее врага — ее плоть; взгляд ворона тверд, его глаз решил, выбрал, его скука прервана, и черный горбун подъезжает вплотную: «Девушка, не хотите прокатиться?» — «Я не тороплюсь». — «Тем более. Садитесь, я покажу Вам Москву». — «Мне нужно на занятия». — «Ничего» — и выходят люди, и во мгновение берут ее под руки, она оказывается во чреве ворона, ее везут, гладят, ей ломают руку, раздирают одежду, проникают внутрь ее, жадными руками хватают за сердце, испугавшись, отступают, она глядит перед собой прямо и неподвижно, на нее направлен любопытный взгляд питона, потом они еще раз проникают внутрь, выскабливают всю изнутри, всю, и заливают темнотой, и ее разрывают на свету, и ворон несет ее в своих перьях, он летит вверх, к свету, на окраину города, где большая яма, и ее бросают в эту яму, и с ней бросают щепотку соли и щепотку каменного угля, и черный ворон сбрасывает в память о ней одно из своих черных перьев, и она ложится рядом со своими сестрами, принесенными вороном в свое гнездо, — это в основном младшие сестры, им тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет, они лежат в этой яме рядышком, они лежат и в других ямах, в других гнездах ворона, в подвале большого желтого здания на Лубянке, их родители в основном заключенные, многим из них суждено пережить своих детей, возвратиться в родные города, устроиться на работу, найти радость в труде, понять и простить, и жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить, жить; дети, снятые с поездов, участливо согретые, использованные, нужные на миг, с нужной кожей и внутренностями, со сформировавшимися и несформировавшимися гениталиями, с ореолом, ароматом конфет и сладкой кровью, которую приятно одолеть, ребенка приятно уничтожить, вытряхнуть все внутренности, и ворон ведет взглядом, и у опечатанных дверей квартиры на четвертом этаже стоит девочка, стоит и плачет — прилетит птичка, прилетит птичка и склюет слезинки.