Одного звали, положим, Андрей. Он ходил по снегу босой, в шахматы играл, как Капабланка, глотал огонь и шпаги. Очаровательная желтизна ее волос (ты не знала ее, это было позже) разлеталась в стороны от его взгляда, он брал ее за руку, он рвал зубами гитару, он упорно шел вперед, и пробился к звезде, и прожил жизнь за три с половиной года.
Расхохотался Глаз Red (готов еще этаж).
Андрея столкнули вниз, у него отняли глаза, руки, ноги, уши, волосы, кожу и душу, и сказали: живи.
Его засунули в ящик и вернули ему: глаза без зрачков, обмороженные ноги, проколотые уши, пепельную кожу, моток ниток вместо волос и душу двумя размерами меньше.
Он собирал ножи, бритвы, снотворные таблетки и героин, он пускал это в ход, чтобы уничтожить монстра, и тут они заковывали ему руки в сталь.
Глаз удовлетворенно подернулся пленкой (это застеклили этаж).
Андрей разбил руки об лед, разбил вдребезги, и разнесся по кварталу красивый аккорд.
Глаз мигнул, кивнул, попросил еще.
Но в этот миг вмешался я, дядя Чири-Чала. Я призвал на помощь деньги и йогу, литературу и искусство. Я сломал ящик, вытащил Андрея, вернул ему жену, работу, любовь, волосы и плечи и подарил букет совершенно белых цветов. Я спросил Андрея: «Еще?» — и тот ответил: «Еще». И я зажег одну маленькую звезду. Больше ничего не просил Андрей. Позволишь мне, Инга, на этом закончить свою сказку?
Ты хотела поехать в город, где родился Он, чтобы увидеть реку, дома и деревья Его глазами, чтобы понять, как среднерусская природа умиротворяет, сглаживает конфликты, заставляет лезть в петлю. Он был счастливее всех нас, потому что не отдал себя никому. Мы разошлись по делам с фотографий нашей юности, забыв способ вернуться, оставив вместо себя муляжи. Он ждет нас там, в альбомах, ждет времени, когда и мы против своей воли, поодиночке, начнем возвращаться.
В этом Его надежда, Его путь, а у меня свой, я тоже самоубийца, ведь я родился в том же городе, растворял в крови те же закаты, но в отличие от Него я неудачник, каждый день меня подводит то отсыревший порох, то гнилая петля, то перебои с газом или дефицит лезвий.
Порой мне кажется, что я тоже не существую в общепринятом смысле, я появляюсь только там, где меня еще ждут, а вне этих появлений я весь в пустоте, я нейтрино, бесстрашный и смертельно одинокий, я дядя Чири-Чала, печальный, пунктуальный и всемогущий.
Позволь мне рассказать вторую часть сказки, это очень важно, ибо я хочу спасти еще одного.
Его звали, положим, Игорь.
Когда упала звезда, Игорь загадал желание, и оно сбылось.
Игорь стал разведчиком света в хаосе, он ловил нейтрино, ездил по деревням и показывал оное за деньги, он водил за кольцо Большого Медведя и провоцировал людей на смешные, неадекватные воздействиям поступки.
Тогда ему вывернули руки, его заставили пить воск, его заставили прожить тысячу лет в морозильной камере, питаясь льдом со стенок, и когда он стал похож на червя, его пожалели и выпустили, тогда окружающие стали давить его друг о друга в колбасной очереди (так развлекался красный огонек, его дело было сторона).
Тогда Игорь возопил о смерти, но вместо смерти пришел ряженый петухом и склевал его, и выблевал, и еще тысячу лет ползал Игорь в этой блевотине.
Но явился я, дядя Чири-Чала, прикоснулся к червю волшебной палочкой, и Игорь стал кем был — мальчиком, рожденным звездой.
Видишь, как я нагромождаю ужасы и волшебный антураж, дабы показать могущество хотя бы моего слова.
Я часто думаю над тем, чего не хватает моим героям — правда, они кажутся вымышленными? А между тем я не написал ни слова лжи — цельности им не хватает, что ли?
Введем же цельного героя и закончим сказку. Ты устала, Инга, я вижу, ведь я веду тебя пешком, а рядом проносятся трамваи, и солнце слепит нам глаза, но я даже не перевожу тебя на теневую сторону улицы — ты спрашиваешь, зачем все это? Ведь мы следуем трамваям, только они уже далеко, а мы — так и не нашли сигарет «Арктика». И остается надеяться, что «Арктика» впереди.
У «Арктики» черный фильтр, «Арктика» любит черный — цвет неизбежности, решимости, отсутствия иллюзий.
Я веду тебя на поиски столь необычных сигарет, мы заходим в очередной магазин, там есть конфеты, еще ты хочешь печенья, сухариков и жвачки, мы стоим в разных очередях, нет, вот я уже в твоей очереди, я стою за твоей спиной, оглядываю тебя сзади: ты стройна.
У тебя светлый стан, черные татарские глаза, ты любила мечтать.
Ты хотела жить, и тебе, как и мне, казалось — еще вот-вот, и ты научишься жить, будешь жить жизнь.