Царь Ирод. У меня был друг цыган. Мы украли скелет из сельскохозяйственной академии. Помню, мы сильно испугались чьей-то тени. Или это была не тень, не помню. Только чего-то испугались. Там у забора была кладка из дров, через нее мы и добрались до окна. («Я полез в форточку», — хотел было сказать Царь Ирод, но проконтролировал себя.) Я люблю воровать.
Саломея. Воровать? (Смеется).
Пляска Саломеи.
Они пьют чай. Они едят виноград. Его стакан пуст, Он должен идти.
Царь Ирод. Ты не успеешь отправить посылку до отхода поезда.
Саломея. Успею до десяти. Почта открывается в девять?
Царь Ирод (строит козни). Нет, в десять. А если в девять?
Входит Иоанн Креститель. Он выкурил сигарету, отодвигает Царя Ирода в сторону. Царь Ирод падает замертво.
Царь Ирод сидит в номере и слушает радио.
Иоанн Креститель держит Саломею между ног. Она оперлась о подоконник.
Иоанн Креститель. Когда я приеду домой, я открою ключом дверь, разбужу жену. Господи, как надоело.
Подходит Царь Ирод, спрашивает сигарет.
Саломея. Ты еще не спишь?
Царь Ирод. Не спится.
Он уходит вдаль по коридору.
Саломея (Иоанну Крестителю). Мне не нравятся его моральные принципы.
Саломея целует Иоанна Крестителя.
Царь Ирод смотрит на часы. Проходит четыре часа.
Та же гостиница. Серое утро. Коридорных нет — они спят. Царь Ирод стучит в дверь Саломеи. Та открывает. Она садится на кровать, ее волосы распущены. Он целует ее колени, ее халат откинут.
На сцене чемодан, в котором шестилетняя дочь Саломеи. Царь Ирод открывает чемодан, смотрит ребенку в лицо и уходит. Чемодан закрывается, дочь Саломеи задыхается, просит о помощи.
Царь Ирод приходит вновь и четыре раза протыкает чемодан стальным прутом. Изумруд на его пальце поблескивает.
Утром Царь Ирод открывает дверь номера. Первое, что он видит в коридоре — голову Иоанна Крестителя под своей дверью.
Царь Ирод закрывает дверь. Изумрудный перстень на его пальце поблескивает.
Love Story
Он говорил ей нежные слова, он рассказывал ей о своей беде. Его жизнь была сложна, но он находил в себе силы жить снова и снова. Его привлекали ноги под ее платьем, дым, виноград. Его память была чиста, она хранила только мысли. Ее кожа была последней надеждой, и он перешел в другое качество.
Было; и миновала ночь, наступило утро. Утро началось с дождя, головной боли, сна. Строгие линии ее остались в тумане прошлого, он узнал ее имя.
Он приходил к ней каждый час, его духовное здоровье падало, он умирал вновь и вновь, их ветки так и не сплелись.
Шторы, они заслоняли солнечные лучи, они падали вниз, держась на карнизе, — и в этом была фальшь.
Она ждала его, ее гормональная структура позволяла принять его во всей его сложности, патологической раздвоенности, трагическом разладе.
Он хотел — слышать стон, хватать губами звук, думать о падающих монетах.
Разум поддерживал его ягодицы, бессилие воли тормозило движение к ее опавшей груди.
Серело, предметы приобретали названия, его руки переставали дрожать, его спас бег в мир иллюзий.
Последний камень еще не брошен, последний храм еще не построен, последняя религия держит его тело взаперти, голова улыбается своему отражению.
Она знает лишь одно из двух его имен, ей хватает и этого, она убаюкана его снами.
Ее квартира пуста, она боится огня, света; его давление растет.
Сто тысяч раз «близок локоть».
Его последние страдания направляются в черные дыры, он исцелен, опустошен, свят, глуп.
Он не знает слова «моя».
Розовощекие василиски сторожат государственные пещеры, крабьи следы указывают ему дорогу, он идет туда.
Где он слишком отделен?
Когда падает меч, и не один.
Он пришел, туда.
Восьмое европейское благословение
Нужно что-то порочное, провокационное, что-то колышущееся, что-то заимствованное, цилиндрическое, зеленое, убогое, скандальное, графоманское, припудренное, эротическое, порнографическое, стеклянное, оловянное, деревянное, крюкообразное, прямое и честное.