Как-то раз, будучи в гостях у родителей, пошел я в баню. Разделся, зашел в моечный зал, стал искать парилку. Надо сказать, я немного близорук. Открыл одну дверь, другую — еще один моечный зал, за ним туалет, раздевалка. Люди видят меня и как-то замолкают, никто не говорит ни слова. Чувствую испуганный взгляд — смотрю, девочка лет тринадцати. Оказывается, женское отделение. Иду назад. Все сидят, не шелохнутся. Спрашиваю: «Бабушка, где здесь парилка?». Она ни слова. Возможно, они видели, что у меня есть то, чего им не хватает, и это их всех лишило дара речи. Но, что касается этого сокровища, они ведь могли видеть и более крупные самородки, и не только видеть. Нет, не моя оригинальность была причиной всему, что-то другое. Я сказал: «Это женское, оказывается» — и женщина повернулась ко мне задом, обняв шайку. Я почесал пальцем щеку и вышел.
Это типичная ситуация. Я прохожу незамеченным мимо билетных кассиров и швейцаров, не получаюсь на коллективных фотографиях, оказываясь то за деревом, то меня вовсе нет. Когда на выпускном курсе наша группа снималась для альбома, меня не было в городе. Может, я ядерная частица крупных размеров, а не человек? Может, я нейтрино во плоти? Моя энергия дает о себе знать только при прямых столкновениях с другими элементарными частицами, а это бывает один раз за миллиард километров пути. И я несусь, одинокий, в межмолекулярном пространстве, и меня нет, я просто не существую, фотопластинка черная, они ставят опыт — раз, другой, десятый, целые институты работают, чтобы выловить меня, ученые не спят ночами и караулят, караулят. И вот находится кто-то, подобный мне, мы мчимся навстречу друг другу, мы столкнемся с вероятностью 10 в минус 20-й степени, мы обязательно столкнемся, и на черной фотокарточке появится яркая вспышка, и две разлетающиеся дорожки ионизированного газа, разрушенных городов и судеб укажут наш путь — путь после нашей гибели, путь после катастрофы, после смерти, остатки ракеты-носителя, сгорающие в атмосфере, и мы, явившиеся из Зазеркалья, почувствуем, наконец, плотность среды, станем тормозиться о то, чего прежде не замечали, ломать крылья, чтобы в результате заговора неведомых физиков осуществить свою свободу — превратиться в пепел.
Впрочем, нейтрино никогда не оставляют треков. О нас не вспомнит никто, будут говорить о случайностях в жизни тех, чьи судьбы мы отклонили. У нейтрино же нет дома, нет судьбы, нет выбора, нет совести, нет чести. Нет ничего своего — но и ничто не в силах сделать нейтрино своей собственностью.
Я открыл глаза. Это всегда нужно делать решительно, чтобы избежать двойного отражения реальности во сне и сна в реальности, чтобы исчезнуть из Зазеркалья навечно, до ночи. «Прочь, демоны, прочь!» — как говаривал Мартин Лютер.
Почистив зубы водой из камчатского гейзера, я поставил чайник и включил телевизор. Безукоризненно одетые скрипачи воздействовали на нервные окончания тех, кто работал во вторую смену или, хуже того, временно не работал. С финальными звуками кантаты чайник завыл и раздался стук в дверь.
На пороге стояла женщина, да не та. Лисье личико и черные волосы.
«Доброе утро. А есть Вадик?»
«Нет, Вадик уехал в Лодейное Поле. А сколько времени?»
«Скоро 12».
«А день недели какой?»
«День недели четверг».
«Четверг, значит. Лететь, лететь сегодня надо. К черту, прочь отсюда».
Молчит, не уходит.
«Поедешь в Пулково?»
«Зачем?»
«Поехали, если время есть. Мне скучно будет ехать одному».
Странно, но девица едет. Зачем я потащил ее с собой, не дождавшись Анны, дождавшись лишь утра? Из страха, что Анна не придет? Ангелы, покройте меня своими крылами!
Через час мы в Пулкове. До вылета еще есть время, мы курим, глядя на самолеты, на проезжающие машины, на далекий горизонт.
«Как тебя зовут?»
«Лена».
Я рассказываю ей о том, как провез в такси козла, сыграв на жадности шофера. Я убедил его, что в таксопарке козла возьмут с рогами.
«Зачем это тебе?» — резонно спрашивала она.
«Вообрази, как красив козел, озаряемый фонарями вечернего Ленинграда, серебром отливают его бока, величаво смотрит он на городскую суету».
«А что с ним стало? Ты его продал?»
«Я же говорю, шофер. Шофер увез его с собой. Увез во тьму».
Боюсь, что выгляжу я ублюдком. Она просит червонец, чтобы доехать назад. У меня нет червонца, я отдаю трёху — последние деньги. Это очень благородно с моей стороны, именно поэтому я и совершаю этот поступок. Когда еще представится случай отдать первому встречному последние деньги, расправившись сразу с недельным чувством вины!