2. Героя видят в городе Львове —
месте его постоянной прописки
Каждый самолет может когда-нибудь упасть с неба. Так или примерно так говорил Алистер МакЛин.
Этот тоже может — может, да, видимо, не хочет. Каковы причины этого трусливого нежелания умереть? Что-то еще не сделано? Кто-то еще любит? Впрочем, неслыханной гордыней с моей стороны было бы возомнить, что судьба этого самолета совпадет с моей судьбой. Хотя, конечно, как-то по-человечески обидно.
А в иллюминаторе — спокойный, ленивый, равнодушный Солярис. Вот-вот он родит город Львов и начнет тестировать меня по неведомой методике.
При посадке у меня ужасно заболел глаз — хоть вырывай. Видимо, что-то со зрительным нервом — перегрузки на него действуют или просто устал глядеть на все это. Когда сели, боль понемногу утихла.
Львов — светлый, солнечный город сумасшедших. Сумасшедшие там разные — с топорами и со сборниками стихов, богатые и бедные, проститутки и педерасты. Их плотность возрастает по мере продвижения к кавярне на Армянской улице, возле которой сплошь кучкуются феллиниевские типажи. Вообще, в городе Львове полно достопримечательностей. Многолюдные толпы туристов ходят взад-вперед вокруг площади «Рынок» и фотографируют все подряд. Ах, какие трамвайчики! Смотрите — здесь жил Петр Первый. И здесь, и здесь! А это столовая, обратите внимание. Здесь мы будем кушать.
Но мне пока кушать не хочется. Я тоже приехал изучать достопримечательности города, и начинаю со Скупки. Это понятие не совсем топографическое, скорее философское, социальное, морально-этическое.
С тех пор, как Христос изгнал менял из храма, прошло не так много времени, они не успели далеко уйти. Поэтому жизненным ориентиром львовских торговцев служит оперный театр, построенный в стиле сецессиона и разрисованный изнутри Семирадским. Этот храм искусств облагораживающе действует на нравы, торговаться здесь не принято.
Собственно, те, кто стоит за Оперным — гниль, накипь, цыгане. Они работают с нашими же соотечественниками, способствуя развитию у советской молодежи собственнических инстинктов. Более брезгливые молодые люди берут товары у франеков партиями. По случаю удачного хандла тут же, возле машины, может быть распита бутылочка французского коньяка, с участием всех заинтересованных сторон. Здесь же можно узнать новости экономической жизни восточноевропейской цыганерии, если кому интересно.
А мне на все это наплевать, и думать об этом не хочется. В кармане — три копейки и финские марки. Я торговец нового типа, я продаю валюту иностранцам. И все из любви к Кодексу — на какие жертвы не пойдешь ради идеи!
Отказываешься от таких привлекательных, по-человечески понятных, патриархальных занятий, как воровство, сводничество, кража со взломом. Цивилизация породила воистину извращенный тип существа, для которого безопаснее и проще сойти с ума, нежели попросту ограбить.
Мой бизнес зиждется на разнице валютных курсов в разных городах страны, я эксплуатирую понятие «широка страна моя родная». Здесь же, во Львове, цены высоки как нигде, ибо франеки скупают все: детские игрушки, доллары, телевизоры, утюги, женщин.
На пригорке стоит несколько человек. Подхожу к ним, закуриваю. Внезапно подъезжает ЛИАЗ и милицейская машина. Несколько фарцовщиков пускаются наутек, один из них бежит к стоянке, где его уже ждут люди в костюмах «Адидас», которые заворачивают ему руки. Эти люди мне сразу же не понравились — больно усы у них прилизаны. Юные друзья милиции. Заберут — всю наличность вытрясут. А вот парень лет шестнадцати — перелез через забор и был таков.
Тем временем мусор подошел к франекам, прикурил, потрогал товар. «Нема Кшишека?», — спросил он. Франеки отрицательно помотали головами. Вскоре ЛИАЗ уехал, я поменял портреты композитора Сибелиуса на изображения вождя мирового пролетариата и пошел пить пиво.
Почему мусора не забрали меня? Очевидно, не за того приняли. Это часто случается с людьми. Как-то иду по Невскому со знакомой, а какой-то мужик в драпе забегает спереди и спрашивает: «Do you want to change money?». Ну, думаю, какой-нибудь ин пропился вконец. «Йес», — говорю.
«What currency do you have?» — «Рубли, — говорю, — рублей червонца два». Тут он перешел на очень красивый русский жаргон и исчез в толпе. Минуты через две подбегает, спрашивает, откуда я, кто я, зачем вернулся.