Прогулка в лиловом
Дама носила платье
С необычайным узором,
И золотом вся расшита
Была у нее туника
С брошкою на плече…
Кому дадим говорить на этот раз? Кто еще интересен, кто живет не по правилам? Кого заметил Глаз, над кем снижается птица?
Она шла в потоке, ее ноги были в песке. Толпа мимо, мимо, животное в каждом. Машины стояли на обочине, одна за другой, и за темными стеклами творились неслыханные преступления. Люди толпились у киосков, покупали мороженое, прозрачные, проходили друг сквозь друга. Она шла, встречала друзей, они показывали пальцами вокруг, их сны были легки.
Они говорили: повысим рождаемость, у нас мало людей. Нам нужны люди, чтобы рожать еще людей. И вот я появилась на свет, и я готова повысить рождаемость. У меня есть кожа, есть глаза, как озера, я нетронута и не подвержена дурным привычкам. Кому я?
Она шла, и к ней обращались взгляды, в нее направлялись стрелы, она была весела, она хотела быть афинской гетерой, но не знала нужных движений, она видела перед собой лица, и ее интересовали эти лица, прежде всего ее интересовали мужчины, черноволосые и блондины, загорелые и высокие, в черных очках, с женщинами и одни, с блеском в глазах, она думала: а если этот, — у него крепкая ладонь, жесткие волосы, грубая кожа, его любовь берет, у него своя машина, он повезет ее к себе, его губы сухи, у него жадные глаза, и вот он берет ее любовь, она не подозревала, что может так себя вести, она тоже — зверь, теперь она знает, кто она такая, ее малиновая роза пульсирует, она видит, кто он такой, она — женщина.
Она шла, закрывая собой свет, сквозь нее не было видно других, она была молода и видела мир таким, каким он ей нравился, для нее были и люди, и вещи, она разрешила миру быть, она встретила знакомого, он хорошо одет, ухоженная прическа, узкий воротничок, он обещает достать красивые солнцезащитные очки, выполняет свое обещание, нужно ли это ей? А, впрочем, он настойчив, она идет в ресторан, у нее музыкальный слух, ресторанная музыка режет ей слух, они идут в другой ресторан, это пивной ресторан, там носят женщин на руках, там снимают с них платья вместе с кожей.
Она шла, ее вели за руку, на руках у нее висели браслеты, она была в розовом, зеленом, желтом, лиловом, розовом, она меняла белье, у нее было фарфоровое лицо и черные глаза, она была Настасией Кински, дочерью асфальта, под ее ногами кипел асфальт, ее заинтересовал длинноволосый человек с ранними морщинами, безразличный ко всему, но его мир стал ее миром, его Шопенгауэр — ее тайной, его парадоксы — ее неразрешимыми загадками, они познакомились на отполированных подошвами камнях и соскользнули вниз, в полумрак подвала, кофе заменил ей мечту, кофе и глаза уставшего ребенка, он показывал ей дорогу в никуда, они курили траву, и голова делилась пополам, нарастали неведомые звуки, части тела не ладили друг с другом, ругались, ссорились и мирились, и серые лица по утрам, и ночи, полные не то снов, не то всамделишного бега и страха, но он не хотел ее, хотя она настойчиво предлагала себя, лезла к нему в постель, раздевалась у него на глазах, готовая каждую ночь, но лишь иногда, забывшись в алкогольном мираже, ворочал он ее, раздвигал ей ноги, просыпался утром — и с отвращением поворачивался к стене, уступал ее знакомым, они старались взять ее, но она рассматривала их как возможность приблизиться к нему, немытому, с сальными волосами, он вообще не хотел женщин, не любил спать с ними, избегал этого, и цепочка, соединяющая их, распалась на звенья.