Агриппа же говорил, говорил, предоставляя языку сомнительную честь вытаскивать себя и хозяев дома из неловкого состояния, частого меж людей не слишком близких, давно не видевшихся. Встретились — и нечего сказать, по сути. Говорить же надо, чтобы не было цезур, странных длиннот. И напряженно думал, думал…
Мальчишка, вот еще одна беда! Ну что такого в лице Агриппы необыкновенного, хотелось бы знать, что он не сводит с него глаз! Может, его круглое лицо и лишено привлекательности черт, той резкости, что свойственна римлянину. Ему не раз говорили, что оно расплывчато, размыто, что обречена всякая попытка поймать истинную мысль обладателя на этом лице. Так это же хорошо! Не пускать бы еще сюда свойственную ему хитрость, вдруг придающую лицу нечто лисье, принюхивающееся, мигом меняющее настроение собеседника! Так нет, тут уж ничего не сделаешь. Стоит только всерьез сосредоточиться на делах, оно, выражение лица, тут как тут. Может, этот, которого все называют Сапожком, не так груб, как предмет, которым его прозвали? Солдатский сапог, надо же было такое придумать. Если обладатель имени не так туп, грязен и потерт, как его зовут, надо бы остеречься его…
Сам того не чувствуя, Агриппа потянул воздух носом, слегка прищурил глаз.
Антония усмехалась про себя. И недоумевала, и даже злилась несколько. На судьбу, что так несправедлива. Сколько надежд было на брак Ливиллы! Друз Младший, единственный сын тирана, такой прямой, такой благородный, такой чистый. Безмерно любящий жену, редкую красавицу. Ну почему? Почему ему надо было уйти так рано, а этот князек-прилипала жив и здравствует! Сын, Германик, писал ей об этой разновидности рыбы. Прилипнет к панцирю черепахи, рассекающей голубые воды далекого теплого моря. Такой красивой, такой величавой. И везет черепаха на себе прилипалу, и везет. И пища находится ей, негоднице-прилипале, и возница, и постель…
Не так ли и этот князек: сколько чего перепало ему, пока плыл он на спине у Друза! И чести, и монет, и веселых деньков. До сей поры хватило всего, а Друзу не достало просто жизни! Впрочем, нет нужды быть злой. Агриппа не сделал ничего плохого, и не он отнял жизнь у Друза, ох, не он. Как подумаешь, что сотворила собственная дочь, и что сама Антония сделала, погубив виноватую… Виноватую, но все же дочь, дочь! Девочка моя, красавица, дура безмозглая, глупая тварь, бабочка-однодневка, кукушка, чьи яйца оказались в чужом гнезде…
Сила привычки вела их всех, сегодняшних собеседников, к гавани, к тихому, спокойному берегу. Привычка к внешнему благообразию, к плавной, размеренной речи ни о чем спасала от крика в голос, от открытого проявления чувств. И вывозила, выручала, скрывала подводные мели, преодолевала страшные рифы, вела, вела за собой…
Сделав над собой усилие, Антония даже улыбнулась Агриппе. В нескольких вежливых словах дала понять, что помнит, ценит былую дружбу ее семьи с Агриппой. Слов соболезнования не приняла, отмела их простым движением руки. Но столь царственным, что Агриппа захлопнул рот на полуслове. Ему дали понять, что дела семейные не обсуждаются. Он ощутил ее протест, ее возмущение. Дела этой семьи — история Рима, и не его удел думать что-либо вообще по этому поводу. Их рассудит будущее. Казалось, она была совершенно уверена в том, что будущее будет ею интересоваться. Агриппа же вовсе не был в этом уверен, и тень зависти коснулась его души. Есть же люди, у которых есть и деньги, и слава, и место в будущем. Он дал себе слово в эту минуту, что останется в будущем тоже, чего бы это ни стоило…
— Мне всегда хотелось увидеть мир, — задумчиво сказала Антония вдруг. — То есть я знаю, что нет другого мира, кроме Рима, а если он есть, то мал и ничтожен, и стремится стать частью Рима, — так ведь?
Агриппа затруднился ответить, только нерешительно покивал головой в ответ. Пожалуй, сомнения по поводу ее мысли имелись, но озвучить их вслух значило бы перечеркнуть свои надежды…
— И все же, мужчины могут позволить себе видеть мир на окраине нашей вселенной. Мне кажется, это могло бы развлечь. А положение матроны обязывает нас сидеть на месте. Мой отец часто был осуждаем, я же полагаю, что был еще чаще счастлив. Он видел чужие страны.
Агриппа мог бы добавить, что и кости ее отец сложил довольно далеко отсюда. Немало забот перед тем доставив родине. Впрочем, раз ступив на дорогу соглашательства, не стал менять позиции. Согласился.
— Я мало знаю о твоей стране, чужеземец. Говорили, что твой дед был еще довольно большим властителем, и отец был с ним дружен. Вы, нынешние, разделили горстку земли на пылинки, сами стали пылью. Чем ты живешь, что есть у тебя, кроме одежд на теле и многих надежд?