Не объявивший о своём прибытии заранее (этот его обычай уже стал тревожной легендой) император засмеялся:
— Здешним надзирателям не наносили визитов уже шестьдесят лет.
Среди деревьев показались старые стены, потемневшая от времени черепица и угол портика — на первый взгляд заброшенное здание. Император пустил коня шагом и, проезжая через заросший парк, тщетно пытался рассмотреть озеро. Но вместо этого увидел бегущего по аллее управляющего, а с ним сторожей и рабов.
Император соскочил на землю, прежде чем один солдат правой рукой поймал поводья. Оставив Инцитата эскорту, он вошёл в виллу и испытал разочарование, так как легендарный Юлий Цезарь — который в весьма зрелом возрасте полюбил юную Клеопатру — построил себе ничем не примечательную резиденцию в старом суровом стиле, без всякой фантазии. И в подобные комнаты он думал приводить такую женщину? Вообще-то говоря, вилла не нравилась и самому Юлию Цезарю, а за прошедшие годы здесь шарили многие руки. Сырой, затхлый, неприятный запах в полумраке вызвал у императора мысль вернуться в Рим, и тут он увидел, как в глубине атрия сторожа упорно пытаются распахнуть для него торжественный портал, не открывавшийся уже много лет. В проходе показалась терраса, балюстрада, а за ней провал.
Он вышел из комнаты и подошёл к балюстраде. Среди деревьев вдруг открывалась пропасть, и внизу, спокойное и тёмное в окружении обрывистых берегов, виднелось озеро. Всё вокруг покрывал густой лес, с берегов свисали переплетённые ветви.
— Священное озеро Неморенсис, — шепнул бледный поэт Клавдий. — С начала времён, ещё до рождения Рима, это озеро, горы, тёмный лес посвящены Диане.
Императора пригвоздило к месту неподвижное молчание воды — она была гладкой, как металлическая плита.
Манлий вполголоса проговорил:
— Старики рассказывают, что вулкан имеет двенадцать жерл, и это — самое глубокое.
И правда, склоны были сформированы лавой, а под землёй, в вулкане, возможно, всё ещё теплилась жизнь, проявлявшаяся в неожиданных сотрясениях почвы и ряби на воде.
— Но откуда берётся эта вода, не видно, как и не видно, куда она уходит, — объяснял Манлий, приглушая свой грубый акцент жителя Велитр.
Возможно, в этом выражалась почтительность, а возможно, дедовский страх. В озеро действительно текли только струйки священного ключа, но основная масса воды то и дело таинственным образом волнами набегала на берега, и местные люди выдолбили в камне длинный канал, чтобы отводить её в море.
На суровом северном склоне открывалась поляна, а внизу возвышалось единственное тёмное здание из серого камня — затвердевшей лавы давних извержений.
— Это храм богини, — показал рукой Клавдий, и все инстинктивно замерли.
— Так вот о чём говорил Витрувий? — спросил император.
— Именно так, Август, — ответил Клавдий и проговорил, словно цитируя поэму: — «Нет света, равного этому свету, когда чистая луна восходит на небе и смотрится в эту воду».
— Диана Свобода, — многозначительно улыбнулся Манлий, поскольку Диана была богиней рабов.
Император взглянул на него. С начала римской истории, с дней Менения Агриппы, храм Дианы Свободы в Риме на Авентинском холме, где 13 августа рабы отмечали праздник, был местом собраний плебса, а также антиаристократической политической партии популяров, к которой примыкал убитый Германик.
Император осмотрелся и ощутил, как в голове рождается грандиозный проект: это священное девственное озеро в грядущих веках станет монументом в честь его отца. Мысль вызвала физическую дрожь, трепет всего тела. Его фантазия воспламенилась, императорское могущество не видело преград. Вместе с любовью и почтением в нём клокотало чувство мести, как болеутоляющее средство против прежних унизительных страданий, и нахлынуло необоримое высокомерие. Он позвал Имхотепа, молчаливого египетского архитектора, и сказал:
— Я решил.
И тут же приказал:
— Здесь ты возведёшь монумент моему отцу Германику и мечте о мире, за которую он отдал жизнь. Мы объединим их с памятью о моей матери и моих убитых братьях.
Имхотеп поднял худое лицо, на котором ветры пустыни оставили множество морщин, и, посмотрев на отвесную скалу за озером, тихо проговорил:
— Я думаю, Август, о схожем монументе, который во славу своей царицы Хатшепсут построил в Западной долине великий Сенмут. Если хочешь, на этой скале я поставлю мощные арки, и они будут поддерживать три следующие одна за другой террасы с широкими лестницами: самая широкая внизу будет представлять ба, материальный мир, во второй поселится ка, мир разума, а третья, наверху, будет отражать анх, мир духа. Там, на вершине, я вырою целлу Великой Матери Исиды, дающей приют душам... Но мы не будем уничтожать старый храм, а восстановим его, ведь как бы люди ни называли божество, оно одно.