— Ты проводишь меня в библиотеку? Там, внутри, прохладно, — дружелюбно попросил он Макрона.
Впервые Макрон вошёл туда и прищурился в полумраке.
— Смотри, — сказал Гай, проведя пальцем по полке. — Это всё труды по астрологии.
Макрон не выразил ни удивления, ни невежественного почтения. Гай взял маленький кодекс и с театральной невинностью объяснил:
— Обрати внимание: это изобрёл Юлий Цезарь. Он говорил, что свёрнутые свитками рукописи неудобны на войне.
Он сел на единственную подставку и заметил, что в библиотеке никого нет. Макрон тоже это заметил и с плохо сдерживаемым нетерпением сказал, что знает другую историю, про Августа. Гай посмотрел на него. Казалось невероятным, чтобы этот префект когорт когда-либо прочёл хоть одну книгу, и если он говорил об истории, это означало что-то ещё.
А Макрон продолжал:
— Вот послушай: когда Августу было двадцать лет, он мечтал владеть Римом. Это знают и мои люди.
В полумраке было прохладно, но, несмотря на это, рассказчик вспотел.
— Август в двадцать лет уже понял, что ненависть множества сенаторов не даёт ему взять власть. И потому, когда его войско пошло на Рим, он подумал, что лучшим оратором для выступления в сенате будет центурион Корнелий, — рассмеялся он. — Корнелий, стоя посреди курии, увидел, что сенаторы не решаются голосовать, и тогда он скинул с плеча сагум.
Сагум (старое кельтское слово) — это грубый тяжёлый шерстяной плащ, который легионеры носили в походе, и сам по себе он являлся символом войны.
— И сенаторы увидели, как он указал на рукоять меча, висевшего на перевязи.
В окне появилось солнце последнего дня августа. Но Гай, всё ещё скованный подозрительностью, прервал префекта:
— Как, он посмел войти в курию с оружием?
Вопрос сбивал с толку, он низводил знаменитый государственный переворот Корнелия до вопроса протокола.
— Именно, — яростно подтвердил Макрон, — и он крикнул сенаторам, что, если они не решатся, выборы свершит его оружие. И сенаторы тут же проголосовали.
— Я не знал этих подробностей, — заметил Гай со спокойным вниманием.
Серторий Макрон задумался, какие мысли скрывает это молодое, безмятежное, гладкое лицо с ясными глазами и каштановыми, слегка вьющимися надо лбом волосами, и на мгновение его охватил страх. Но Гай улыбнулся.
— Я рад, что ты пришёл.
Его глаза расширились, открыв удивительную силу взгляда.
— Мне тут не с кем было поговорить об истории...
Отбросив осторожность, Макрон проговорил:
— Августу тогда было двадцать лет, на четыре года меньше, чем тебе сейчас...
Сопоставление ободряло, но также и оскорбляло, а Гай продолжал улыбаться. Макрон понизил голос, он дышал часто и тяжело.
— Тиберий пользуется тобой как ширмой. Он держит тебя живым, чтобы помешать другим претендентам. Но ненавидит тебя так же, как ненавидел Агриппину.
Гай вздрогнул: впервые за много лет кто-то, обращаясь к нему, произнёс это имя. А Макрон напористо продолжал:
— Когда Тиберий умрёт, кто-нибудь подошлёт к тебе центуриона, чтобы убить, как убили последнего брата твоей матери после смерти Августа. А меня... меня загонят в какой-нибудь легион на границе с Парфией или Набатеей, если вообще оставят в живых...
Он запнулся, осознав, чем рискует, если этот парень не способен его понять или, наоборот, если эти грозные предсказания его не волнуют, потому что он уже сам всё обдумал.
Но Гай спокойно ответил:
— Ты прав.
Макрон схватил его за плечо.
— Сегодня у нас двоих есть нечто такое, чего нет у других. У меня — когорты, и если я пойду на Рим, он будет у меня в кулаке. А у тебя — имя твоего семейства, слава отца... И ты молодой, не внушаешь страха...
Он рассмеялся.
Рассмеялся и Гай, уставший изображать тупую невинность взгляда. Он подумал: «Вы ещё не знаете, что такое страх; ничего, у вас будет время его увидеть».
— А если у нас не получится? — спросил он Макрона.
— Тебя убьют. И меня тоже. Но если получится...
— Ты прав, — спокойно повторил Гай.
— Так ты согласен? — переспросил Макрон, задыхаясь от нетерпения, и увидел, как Гай кивнул. — Так я еду в Рим?
— Езжай, — велел тот.
Это был его первый приказ, и он постарался не проявить охвативших его чувств.
ЭННИЯ
Невий Серторий Макрон был отличным наездником и не знал усталости. Его люди говорили, что, несмотря на тройное имя, в нём, должно быть, течёт варварская кровь. Он выбирал крепких и тяжёлых коней без проблем с копытами и сухожилиями, коней, которые не шарахались от ночных теней, потому что любил скакать ночью, при луне, в неверном свете смолистых факелов, часами, как варвары-скифы. И вот, оставив на вилле Юпитера молодую, яркую, невежественную жену Эннию, он поехал в порт и сел на одинокую либурну, чтобы высадиться в Мизенах и пуститься по Римской дороге.