Дюмарест ухватился за спинку кровати и вдруг почувствовал, как на лбу выступил пот, когда этот призрачный, ужасный, скрипучий голос всколыхнул воздух воспоминаниями о том, что было известно только Калин. Их близость. Слова и поступки, которые скрепили их. Он вспомнил выражение недоверия на лице ошеломленного Комиса, когда тот узнал всю правду.
— Семь лет назад я была самой красивой женщиной на Солисе, — прошептал голос. — Я вышла замуж за прекрасного человека. Браск был самым лучшим биохимиком и жизнетехником на нашей планете. Когда мы проводили наш медовый месяц на Летящих Холмах, на нас напали могильщики. Мы отбились, но во всей этой суматохе я получила царапину. Совсем неглубокую. Мы думали, что не о чем беспокоиться. Но через неделю рука начала распухать. Спустя еще пять дней я уже не могла ходить. И с того времени я больше не вставала с постели.
— Инфекция, — кивнул Дюмарест. — Но, вероятно, лечение антибиотиками могло бы помочь тебе.
— Думаешь, Браск не пытался? Болезнь оказалась единственной в своем роде. Относительно безопасная инфекция была вызвана бактериями, которые разносят могильщики. Это все, что нам удалось определить. Но здесь, на Солисе, мы пали жертвами предков, которые были одержимы параноидальными идеями. Они утверждали, что рыжие волосы — это отличительная особенность превосходства. Они размножались, чтобы сохранить этот цвет. Размножались и вырождались, вырождались до тех пор, пока мы не стали крайне слабыми. Инфекция, безопасная для тебя и для большинства на планете, вызвала ужасную реакцию. Я сказала «ужасную», потому что это произошло со мной. Я изменилась. Более того. Я превратилась в кошмар, обузу, отвратительную…
— Перестань! — Руки Дюмареста сжали спинку кровати, когда он всем телом подался вперед. — Прекрати!
Всхлипывания, слабое движение, струя отталкивающего запаха. Послышался щелчок механизма, когда в кровь подался транквилизирующий раствор, а за ним успокоительное. Хрипы понемногу стали утихать.
— Браск вернулся и помог мне. И вдруг, Эрл, я вновь стала здорова. Я могла ходить, говорить, танцевать! Я снова видела желание в глазах мужчин. Я могла путешествовать и наслаждаться красотами Галактики! Какое это имело значение, если мне приходилось голодать, побираться или лететь в замедленном времени? Я жила, и каждая секунда казалась мне раем. — Голос захлебнулся, в горле послышалось бульканье. — Ты понимаешь, что я чувствовала, любимый мой? Ты понимаешь?
Сидеть ослепленным, пока решают твою судьбу. Путешествовать в океане адской боли. Оставаться каждый раз в полном неведении, что предложит жизнь дальше. Затем он снова смог видеть.
— Да, — чуть натянуто сказал Дюмарест. — Я понимаю, что ты чувствовала.
— И любовь, — промолвила она. — Настоящая любовь. Теплая и нежная. Твоя любовь, мой милый. Помнишь, что ты сказал однажды? Ты сказал, что, как бы я ни выглядела, ты все равно будешь продолжать любить меня.
— Я помню.
— Тогда включи свет, — булькнул скрипучий шепот. — Включи и посмотри на меня такую, какая я на самом деле.
Подчиняясь звуковой команде, комната начала заполняться перламутровым светом люстры. Стены и потолок вспыхнули, озаряемые внутренними лампами, и представили взору предметы такими, какими они были на самом деле, без прикрас и оптического искажения. Дюмарест посмотрел на то, что лежало на кровати.
Там лежала голова — лысая, блестящая, сморщенная, как куча мятого крепа, распухшая до такой степени, что была раза в два больше обычной величины. Вместо глаз остались мерцающие щелочки, а безгубый рот напоминал провал; подбородок сливался с тем, что, по-видимому, являлось шеей.
Тело, как будто излучающее странные, незнакомые протуберанцы, покрывала простыня. Откуда-то снизу во все стороны тянулись трубки, подсоединенные к гудящим аппаратам. Резервуары и инструменты завершали эту установку для поддержания жизни.
— Не правда ли, хороша? — Губы даже не пошевелились, когда снова послышался слабый голос. — Последствия искаженного метаболизма. Карникома, которая практически не поддается лечению хирургическим вмешательством и медикаментами. Семь лет, Эрл. Пять из которых превратились в настоящий ад.
Металлическая решетка в руках Эрла задрожала.
— Калин!
— Да, Эрл, я — женщина, которой ты клялся в любви. В которой ты любил не глаза, кожу, волосы, а просто настоящую женщину. Ее разум, душу, личность. То, что любило тебя, Эрл. Все это здесь. А остальное — лишь оболочка. Что же ты любил, Эрл? Сознание или тело? Меня или ту красивую оболочку? Что, Эрл? Что?