«Эй, там убили, да-а-а!» — услышал он свою песню, а может, только подумал о ней, она жила где-то в памяти, как заведенная музыкальная шкатулка, всегда готовая, ожидающая сигнала, толчка; а может, он действительно ее напевал, он не помнил этого, не только сейчас, но и потом, когда вспоминал эти минуты возрождения надежды, а в течение нескольких следующих дней он часто их вспоминал, но воспроизвести не смог.
Тень накрыла всю поляну, и нарастала звенящая, осязаемая тишина, она поднималась ввысь над кронами деревьев, теперь уже гудок далекого паровоза не дошел сюда, а застрял где-то поблизости; но вот что-то захрустело в лесу, Борис повернулся: меж серо-белых стволов скользил бледно-рыжий зверь, утопая по брюхо в траве. «Олень», — подумал Борис и поднес бинокль к глазам, но олень был какой-то необыкновенный, не очень большой и рога у него такие, будто зверь был помесью оленя с лосем; конечно, это лань, но Борис догадался не сразу, откуда здесь лани, никто в здешних лесах их не встречал, значит, он сделал открытие. А вот он никому не скажет о ланях, разве что Матеушу, когда тот вернется. Рогач какое-то время стоял не двигаясь и казался почти нереальным, затем повернулся и исчез в лесу. Борис напряженно всматривался в то место, где он стоял, однако животное больше не показалось, опять воцарилась тишина, и начали сгущаться сумерки, но все еще было тепло, сильнее стали запахи леса, терпкий запах брожения, сухого сена, лес всегда так пахнет в ласковый летний вечер, когда начинают отзываться олени, изредка и нехотя, будто готовя свои голосовые связки к гону, который вскоре должен начаться.
— Пан Рутский! Пан Рутский!
Он вскочил, непроизвольно схватился за ружье.
— Не очень-то полезно здесь спать.
Лель улыбался, понимающе поглядывая на трехстволку. Борис переломил ружье, показывая пустые стволы. — Видите?
— Вижу, — смутился Лель, — да я ведь и не спрашивал. И не думал даже.
— Это хорошо, что вы не думали.
— Мировая трехстволка. Немецкая?
— Немецкая.
— Они хорошо делают.
— Хорошо.
— Видели кого-нибудь? Здесь много оленей.
— Во сне не увидишь.
— До свидания, пан Рутский.
— До свидания, пан Лель.
Лель пошел прямиком через поляну, и Борису хотелось окликнуть его, вернуть под любым предлогом назад, чтобы он не наткнулся на лань, не открыл Борисовой тайны. Но он так и не придумал предлога, и Лель скрылся в чаще за поляной. Какое-то время Борис прислушивался, но ничего не было слышно, видно, Лель не встретил экзотических пришельцев. «А может, мне эта лань приснилась?» — и тут же решил проверить: пошевелил плечом, приподнял руку, значит, это был не сон.
На опушке леса он встретил Калину со штуцером: она притаилась за огромным дубом и, заметив его, вышла на дорогу. Было уже темно, и Борис не сразу узнал ее, а узнав, удивился, но ничего не спросил, не сказал ни слова.
— Служебное ружье забрали, а штуцер, не знаю почему, оставили, — объясняла Калина, — вот я и взяла его себе.
— Ага.
— Я немного беспокоилась о тебе. Если б ты со своей рукой пошел на кабана… С тех пор как умер Туланец, я боюсь.
— Напрасно.
— Что с тобой?
— Ничего, ничего.
— Ты сердишься на меня? За то, что я говорила днем? Ну и обидчив же ты. Извини, раз такое дело.
«Утрись-ка своими извинениями», — подумал Борис, а вслух сказал:
— Можешь не извиняться.
Когда они подошли к дому, враждебно поблескивающему темными окнами, Калина предложила Борису пойти ночевать к ним.
— Зачем?
— Ты не ужинал.