Кроме него, еще человек двадцать к солдату ходили. Родители за ученье платили ему рубль за зиму да еще кормили по очереди.
Солдат добросовестно отрабатывал рубли и прокорм, заставляя учеников возможно громче зубрить азбуку. Каждый, кто проходил мимо, мог убедиться в старании учителя: гул из избы доносился неимоверный. Нерадивых солдат лупил указкой по чем попало. Щуря глаза от едкого дыма, Миша твердил непонятные слова, похожие на заклинания бабки-заговорщицы: «Аз, буки, веди, глаголь, добро…» Все бы хорошо, но почему «добро» и «аз» надо читать «да»? При всех недостатках такой учебы за три месяца Миша выучил буквы, освоил двойные и тройные слоги и уж начал было складывать слова.
Может быть, на этом и закончились Мишины университеты, если бы не случай.
Верстах в полутора от Верхней Троицы стоял красивый барский дом с садом и клумбами вокруг него. В этот дом каждое лето приезжал со всей своей семьей пузатый, представительный генерал со страшной фамилией Мордухай-Болтовский. Семья была у него немалая. Кроме жены, Марии Ивановны, шестеро детишек, мал мала меньше. Все чистенькие, аккуратные, но озорные, до игр охочие.
Раз в лесу Миша столкнулся с барчуками Сашей и Митей. Сначала повздорил с ними, а потом тут же и подружился. В общем ребята они были «ничего», не так чтоб задавались. Только непонятны им мысли и заботы крестьянские, невдомек им, о чем это часто задумывался степенный крестьянский мальчик. Внимательно присматривался Миша к жизни в барской усадьбе. Мордухаи своей землей не владели. Пользовались усадьбой как дачей. Но дворни у них было порядочно: и горничные, и садовник, и повар — около пятнадцати человек обслуживали летом семью генерала.
Сам генерал был мужчина строгий, но справедливый, не самодур какой-нибудь. А Мария Ивановна — так та даже ласковая и добрая. Первым делом, когда увидела Мишу со своими ребятами, велела спросить, не голоден ли он, не нужно ли ему чего. Миша сказал: «Нет, ничего не нужно». Хорошие люди Мордухаи, но и отец и мать Миши тоже хорошие люди, добрые, справедливые. А жизнь у них совсем другая. Работают от зари до зари. Матери-то как достается!..
В Троице в то время было сорок семь дворов. Одна треть хозяев не имела ни коров, ни лошадей; у большинства же была либо корова, либо лошадь. Лишь отдельные семьи жили зажиточно. Вся деревня владела менее чем четырьмястами семьюдесятью десятинами земли. В хорошие-то годы вдосталь хлеба с картошкой не хватало. Тяжкий труд с помощью сохи да бороны давал жалкие результаты: сам-два для овса, сам-третий — четверт для картофеля.
А уж когда засуха, и говорить нечего. Вот почему почти половина мужиков деревенских, подобно Мишиному отцу, занималась отхожим промыслом. Только это давало надежду на спасение, уменьшало страх перед длинной холодной зимой.
Многие уезжали тогда из деревни, устраивались в больших городах на заводы, а то в дворники шли либо в услужение к барам. Хуже, чем в деревне, не будет — это троицкие знали точно.
Вокруг Верхней Троицы расстилались огромные поля. Но куда взгляд ни кинешь, все помещичье: поля, луга, выгоны, покосы, даже пруды. В Яковлевской волости, куда входила и Верхняя Троица, жили восемь помещиков. И каждый из них имел земли больше, чем вся Верхняя Троица. И чем больше рос Миша, тем больше убеждался, что нет на земле ни правды, ни справедливости.
Что делать, если бог так положил и устроил. Разве можно думать о том, как это все изменить?
Миша не раз подслушивал разговоры взрослых о правде. Но разговоры эти дальше жалоб на свое житье-бытье не шли. Мужики, подвыпив, проклинали горькую судьбу, с завистью говорили о тех, кто сумел удачно «устроиться» в Кашине, Твери или даже в самом Петербурге.
Прочел позже Миша и у Некрасова о том, как мужики искали «кому живется весело, вольготно на Руси». Может быть, тогда впервые шевельнулась в его голове мысль: «Почему так?» Может быть, и тогда, а может быть, и раньше. Но мысль эта всплывала в его голове довольно часто. Почему действительно одни отдыхают да развлекаются, а батька с мамкой целый день в поле спины не разгибают? «Одни не работают, да все имеют, а нашим отдохнуть-то в сутки часов пять-шесть приходится, но даже хлеба и того не хватает…»
Как-то раз летом помогал Миша матери хлеб жать. Когда солнце стало припекать, заметил он, как тяжело матери, нагнувшись, работать. Пот так и льется со лба. А жалобу хоть бы одну обронила. Когда, наконец, мать, распрямив спину, сказала: «Ну, пора домой!», Миша, лежа в тени стога, ответил:
— Ты, мама, ступай домой, а я здесь отдохну.