— Красивое, — вежливо похвалил Лесовичку. — Это вся презентация, или другие слайды будут?
— Гляди! — строго сказала Лесовичка. — Гляди внимательнее!
Несуществующая камера пошла вниз. И стало видно, что снежная поверхность не однородна. Тут и там мелькали крупные проталины. Так, будто в этих местах находились выходы теплотрасс. Проталины были разбросаны хаотично, на довольно приличной площади.
Я нахмурился. Просто так, сам собой, снег таким образом растаять не мог.
«Камера» опустилась ещё ниже, нацелившись на одну из проталин. Земляна, сидящая рядом со мной, ахнула.
У ствола большого дерева на темной земле лежали волкодлаки. С десяток.
— Неужто дохлые? — негромко спросил Егор.
Я покачал головой:
— Не похоже.
Словно подтверждая мои слова, один из волкодлаков поднял башку. Уставился в несуществующую камеру, оскалился. После чего опять уронил башку на лапы.
— Спят, — прошептал Захар. Чуть слышно, как будто боялся разбудить тварей.
Сидящие у стола девчонки прижались к отцу.
— Спят, — подтвердила Лесовичка. — Покуда сил не набрались — спят.
Я взглянул на неё.
— Снег начал таять из-за того, что твари набираются сил?
— Верно. Обычно-то по весне снег сам собой сходит, а тут леший природу взбаламутил. Что замыслил, не ведаю. Да только ясно, что не доброе дело.
— Да уж. Семи пядей во лбу быть не надо, чтобы догадаться… Где это место?
— Недалече, верст пятнадцать. За нашей деревней село большое, называется Бобры. Вот, в лесу подле того села леший всё и затевает.
— Большое село — большая добыча, — пробормотал Егор. — Это что ж он, сволота, исполнять-то собрался? А?
Мы с охотниками переглянулись.
— Когда твари очухаются? — я посмотрел на Лесовичку.
Та развела руками.
— Я им не хозяйка, не ведаю. По виду — пока ещё снулые они. Едва-едва пробуждаются. В силу не раньше заката войдут.
Лесовичка взмахнула рукой. Яблоко, висящее под потолком, исчезло, картинка пропала.
— Ну то есть, часов десять-двенадцать в запасе у нас есть, — пробормотал я. — Понял, принял. Благодарю за сигнал, будем реагировать. Местное население могу оставить под вашим присмотром? Когда отогреются и обсохнут, дорогу домой покажете?
— Покажу, чего ж не показать. Мою-то избушку никому не найти, пока сама того не пожелаю…
В этот момент из-за двери донеслось горестное ржание. И вопль:
— Хозяин! Ты здесь?
В дверь долбанули чем-то увесистым. Например, копытом. Дверь распахнулась. За порогом стояла Тварь.
Она потянула ноздрями воздух и уставилась на меня глазами, полными осуждения.
— Чай, значит, пьёте. С мёдом. С баранками…
Тварь негодующе раздула ноздри. Глаза сверкнули. Девчонки, сидящие за столом, очнулись от оцепенения и завизжали.
— Никому не найти, говорите? — усмехнулся я, обращаясь к Лесовичке. — Ну-ну.
— Да хорош тебе обижаться! Говорю же, мы в эту избушку случайно попали. И не угощали нас ничем, кроме чая, у кого хочешь спроси!
— А почему тогда баранками пахло?
— Да откуда я знаю? Может, и были баранки — до того, как мы появились. Но их раньше съели.
Тварь фыркнула, выражая крайнюю степень недоверия, и продолжила скакать. Люди, в её понимании, существовали на свете исключительно для того, чтобы своевременно обеспечивать лакомствами бедную лошадку. А если люди эти функцию не выполняли — непонятно, для чего существовали вообще.
Благо, в Давыдово мы примчались быстро, и я сдал оскорбленную в лучших чувствах Тварь Даниле — успокаивать нервы свежими пышками.
Сам поднялся в башню и рухнул спать. Про волкодлаков на проталинах подумаю завтра. Благо, время до заката есть.
Утром, проснувшись, я проанализировал собственное текущее состояние. Шуликуны принесли в общей сложности сто две родии. Вместе с теми, что уже были на балансе, получается сто девяносто три. Немало, но до Тысячника далековато. А значит, что? Значит, надо действовать. Благо, и поле деятельности мне уже предоставили.
Я спустился на первый этаж. Земляну и Захара не увидел, Егор сидел в столовой. Тётка Наталья ворковала около него.
— Кушайте-кушайте, Егор Степанович! Чай, утомились вчера? Вернулись-то — за полночь уже, и не перекусили даже. Разве ж можно этак, себя-то не беречь?
— Благодарствуйте, многоуважаемая Наталья Парфеновна, — гудел в ответ Егор. — Ремесло наше непростое, но от кушаний ваших да заботы не только в нутре, но и на душе лучше становится! Прямо-таки, можно сказать, расцветает душа.
— Ах, что вы такое говорите, Егор Степанович…
— Истинную правду, Наталья Парфеновна! Истинную правду.