Когда жалостливое прошение стало достоянием гласности, видный член парижского парламента Дюваль д’Эпремениль (по совместительству тесть Тилорье) взял дело освобождения Серафины в свои руки. Видный оппозиционер, пользовавшийся поддержкой герцога Орлеанского, активно ненавидевшего королеву, д’Эпремениль прекрасно понимал, что любое поражение двора является победой оппозиции. Адепт Калиостро и член Египетской ложи, д’Эпремениль нажал на нужные рычаги и добился освобождения графини: 26 марта она вышла на свободу. Но прежде чем отпустить Серафину, комендант предложил ей подписать документ, согласно которому она признавала, что получила деньги, бриллианты и украшения, взятые у нее в доме при аресте. «Господин комендант, — ответила Серафина, — я, конечно, плохо разбираюсь в формальностях, но, по-моему, это несправедливо. Как я могу утверждать, что получила назад свои вещи? Я ничего не получала!» «Не волнуйтесь, мадам, — ответил комендант, — это простая формальность. Через несколько дней все вещи будут вам возвращены». Серафине не терпелось покинуть мрачные стены Бастилии, и она подписала бумагу. Точнее, изобразила значок, который обычно ставила вместо подписи. Тяжелые двери распахнулись, опустился подъемный мост, и Серафина, жадно глотая свежий весенний воздух, покинула твердыню абсолютизма. Дома ее встретили верные Франческа и Агостино; после разгрома, учиненного жандармами, слуги привели дом в порядок, но возместить ущерб они, разумеется, не могли.
Узнав, что комендант де Лонэ и комиссар Шенон фактически обокрали его, Калиостро ужасно возмутился и через Тилорье попытался убедить де Лонэ вернуть, как он и обещал, драгоценности и деньги графине. Но де Лонэ ответил, что не брал на себя никаких обязательств по отношению к графине Калиостро; относительно же имущества — пусть проситель сначала выйдет из Бастилии, а там посмотрим. Ответ коменданта разозлил не только магистра, но и его адвоката, и незадолго до решения суда они составили прошение в парламент. В этом прошении Калиостро, по сути, обвинял де Лонэ и комиссара Шенона в неисполнении служебных обязанностей и — называя вещи своими именами — в краже. Ибо «в протоколе об аресте комиссар Шенон не упомянул ни о деньгах, ни о драгоценностях; господин же де Лонэ сумел получить бумагу, согласно которой графине Калиостро вернули все ее имущество». Калиостро просил «выдать ему документ», подтверждавший незаконность изъятия драгоценностей и денег, и признать недействительной бумагу, которую де Лонэ заставил подписать его супругу. И разумеется, потребовал вернуть ему изъятое. Забегая вперед скажем, что кое-какие бриллиантовые украшения Серафине все же вернули, но суммы, указанные Калиостро — «47 чеков на 100 ливров, 15 колбасок по 50 дублонов каждая, 24 квадрупля испанских, 1233 цехина венецианских и римских»8, — нет. Впрочем, возможно, это были не чеки и не колбаски, а бумажник со ста тысячами ливров. В любом случае сумма крупная…
Процесс по делу об ожерелье тянулся девять месяцев: допросы, очные ставки, поиски свидетелей, выяснение личностей иностранцев, именующих себя графом и графиней Калиостро… Основной поединок происходил между Ла Мотт и Калиостро. Впрочем, это не удивительно: Калиостро и Ла Мотт имели немало общего — и наглость, и напор, и беспринципность, и великолепные актерские способности, и знание человеческой натуры, главным образом ее слабостей. С первой минуты знакомства авантюристка почувствовала в лице Калиостро опасного конкурента в борьбе за кошелек Рогана. И на перекрестных допросах как с цепи сорвалась: швыряла в магистра чем под руку попадется, изрыгала страшные ругательства, топала ногами, говорят, даже швырнула в него горящий факел; к счастью, он пролетел мимо и упал на солому, где его быстро загасили. Калиостро сам был подвержен подобным приступам ярости, но темная бастильская камера, похоже, сломила его; когда же — не без помощи Тилорье — он оправился от депрессии, то, по совету адвоката, не стал вступать в споры с Ла Мотт, а лишь величественно отвергал обвинения авантюристки. Говорят, своими возвышенными речами он даже сумел убедить Ретоде Виллета признаться в изготовлении фальшивок: «Я час внушал ему долг честного человека, говорил о Провидении и любви к ближнему. Я вселил в него надежду на милость Господа и правительства. Докладчик из парламента сказал, что Рето был бы чудовищем, если бы не внял моим увещеваниям, ибо я говорил с ним как с небесным существом»9. Адвокат Тилорье старался вовсю, и выступления Калиостро, выходившие из-под его пера, отличались величием, многословием и сентиментальной фантазией. Тилорье можно считать соавтором первой «восточной» биографии Калиостро, той, где магистр именовал себя Ахаратом… ну и так далее.