Полицейский сказал: «Нет, это место преступления.»
После сорока восьми часов вы начинаете немного отчаиваться. После семидесяти двух начинаете молиться о передышке: удивительно, как много копов уходят в религию после семидесяти двух часов работы над холодным делом об убийстве. После четырёх дней вы уверены, что никогда не раскроете это проклятое дело. А когда доходите до шестидневного рубежа, начинаете отчаиваться снова и снова. Это отчаяние другого рода. Это отчаяние, граничащее с одержимостью; вы начинаете видеть убийц под каждым камнем. Если ваша бабушка смотрит на вас хмурыми глазами, вы начинаете подозревать её. Вы снова и снова просматриваете напечатанные отчёты, изучаете рисунки с мест преступлений, читаете отчёты об убийствах в других участках, просматриваете досье в поисках убийств, в которых орудием преступления был пистолет 38-го калибра или жертвой была проститутка, певец или управляющий бизнесом, перебираете дела об убийствах, связанных с мошенничеством или полу-мошенничеством, вроде аферы Гарри Кейна с тщеславными записями, пересматриваете дела об убийствах, связанные с пропажей или похищением людей, — и в конце концов становитесь экспертом по всем таким убийствам, совершённым в этом чёртовом городе за последние десять лет, но всё ещё не знаете, кто, чёрт возьми, убил трёх человек в ближайшем прошлом, не говоря уже о десяти годах назад.
Сейчас было 9:40 утра пятницы, 22 сентября, всего четырнадцать часов не хватает до 11:40 вечера, когда ровно неделю назад обеспокоенный гражданин набрал номер службы спасения 911, чтобы сообщить о двух мужчинах, истекающих кровью на тротуаре на пересечении Калвер и Южной Одиннадцатой. Четырнадцати часов не хватало до недели.
Приблизительно четырнадцати часов не хватало до полуночи. Сегодня без двадцати минут полночь Джордж Чеддертон был бы мёртв уже целую неделю. В 3:30 утра завтрашнего дня Клара Джин Хокинс также была бы мертва целую неделю. Амброуза Хардинга, который сейчас лежал в гробу в похоронном бюро Монро на Сент-Себастьян-авеню, похоронят завтра в 9:00 утра, и к этому времени он будет мёртв уже почти четыре дня. А дело продолжало лежать, как локс (филе солёного лосося, иногда копчёное, часто подают на бублике со сливочным сыром — примечание переводчика) без бублика.
В 9:40 того же утра Карелла пришёл к Хлое Чеддертон в её квартиру в Даймондбэке. Сначала он позвонил из дома и поэтому был несколько удивлён, обнаружив её в том же длинном розовом халате, в котором она была почти неделю назад, когда они с Мейером постучались к ней в дверь в два часа ночи. Когда она впустила его в квартиру, ему пришло в голову, что он никогда не видел Хлою в уличной одежде. Она всегда была либо в ночной рубашке с накинутым на неё халатом, как сейчас, либо полуголая на барной стойке, либо сидела за столиком, а поверх танцевального костюма на ней была лишь хлипкая нейлоновая обёртка. Он мог понять, почему Джордж Чеддертон хотел, чтобы его жена ушла из «шоу-бизнеса», учитывая, что она, казалось, была намерена демонстрировать день и ночь любому заинтересованному зрителю. Сидя сейчас напротив неё в гостиной, Карелла смотрел на длинную ногу, показавшуюся в проёме её халата, и молча признавал, что и сам является заинтересованным зрителем. Смутившись при воспоминании о том, как Хлоя полностью обнажилась на барной стойке во «Фламинго», он быстро достал блокнот и принялся листать его страницы.
«Хотите кофе?», — спросила она. «У меня есть немного на плите.»
«Нет, спасибо», — сказал Карелла. «Я просто хочу задать вам несколько вопросов, а потом отправлюсь в путь.»
«Не торопитесь», — сказала она и улыбнулась.
«Миссис Чеддертон», — сказал он, — «по телефону я попытался немного проинформировать вас о том, что, по нашему мнению, связывает вашего мужа и Си Джей Хокинс, о том, что они говорили о совместном выпуске альбома.»