Мы с Травкой провели инвентаризацию магических вещей, что могли нам пригодиться. Запаса маны хватало, чтоб Травка могла находиться в нашем мире около недели, а затем всё, её просто выкинет из нашего немагического мира. Выход только один, периодически отправляться в Кальмар и добывать ману, которая качается весьма сложно, затем заряжать амулеты и тащить их уже в наш мир. А исцелений мы, благодаря подаркам шамана, могли совершить около 170 раз, правда, в основном, малых. Зато у нас было одно полное исцеление. И я знал на кого мы его потратим. Лежал у нас один парнишка, жестоко пострадавший. Его сбил на машине пьяный шофёр. Как говорят в таких случаях, лучше бы насмерть. Жестоко? А вы видели его мучения? Видели, как у врачей в бессилии опускаются руки из-за невозможности помочь? Один перечень травм был на нескольких страницах. Уже никто не понимал, как парень ещё жив. Мы отводили глаза от умоляющих взглядов его родителей. Мы сделали всё что могли, даже больше, но перспективы были крайне плохие. У пациента была сильнейшая травма головы, с поражением органов зрения, сломана рука, ключица и обе ноги, оторвана селезёнка, осколки рёбер пробили лёгкие, травмированы внутренние органы, почки работали на честном слове.
Короче, я пошёл к Сеславинскому за санкцией. Вот что ему говорить, как я смогу спасти парня, я не представлял. Любые мои слова должны были восприниматься Виктором как бред. Поэтому, я сообщил шефу, что хочу проверить одну свою идею, и если получиться, то потом всё объясню. Применять на пациенте лекарства и скальпель я не буду. Только специальное воздействие. После моего залёта с рентгеновским аппаратом из бутылки шеф должен был вообще отстранить меня от работы и отправить на принудительное лечение, но к моему удивлению Виктор дал добро на эксперимент, но с условием, что он будет присутствовать лично. А вот это было вполне в моих интересах. Правда, меня начал потряхивать мандраж, когда я с ужасом представил, что амулеты исцеления не подействуют. Может всё это выверт моего сознания, которое весело помахало мне рукой и ушло в туманные дали. Может Травку видят мои свихнувшиеся от переутомления мозги, а Виктор просто хочет убедиться в моей недееспособности. Ну что ж, тогда я попаду в лапы вежливых санитаров и проведу остаток своих дней в одной палате с Наполеоном и Сталиным. Впрочем, тогда так мне и надо.
Мы с Виктором вошли в специальную палату для тяжёлых больных. Кроме нас никого не было, не считая полупрозрачной Травки. Виктор кивнул мне, мол делай, что хотел, я посмотрю. Травка тоже ободряюще улыбнулась. Смахнув внезапно выступивший пот со лба, я протянул руки к больному и активировал единственное, бывшее у меня заклятие полного исцеления. Из моих рук с гудением выплеснулось зелёное пламя, быстро охватившее тело больного. Так продолжалось секунд десять, пока пламя не стало ослабевать и совсем исчезло. Виктор стоял, сильно сжав зубы, глаза его остекленели. Секунд двадцать ничего не происходило, а затем тело больного на глазах стало меняться. Последствия травм исчезли за несколько секунд, а парнишка открыл глаза и внимательно смотрел на нас. В его глазах ещё плескалась боль.
— Спасибо, — чуть слышно произнёс он, и слёзы полились из его глаз.
Сеславинский кинулся к нему, стал щупать руки и ноги бывшего больного и твёрдо уговаривать его не волноваться, что уже всё прошло, все беды позади.
Хорошо, что Сеславинский обладал великолепной выдержкой и сильной психикой. Он не стал охать и ахать, суетиться, впадать в истерику или тут же домогаться у меня, как это так у меня получилось. Он сразу сообразил, что дело серьёзное и могут быть нехорошие последствия. Поэтому сейчас надо делать дело, а переживать потом будем.
Парня он быстренько успокоил, переведя его мысли в другую сторону от своих болезненных переживаний. Напустив на себя самый серьёзный вид, Сеславинский заговорщицким шёпотом сообщил парню, что это были удачные строго секретные государственные испытания чисто оборонных разработок для весьма деликатных задач. Сам понимаешь, — пояснил Виктор, — Секретность абсолютная. Завтра дашь товарищу полковнику подписку о неразглашении в особом отделе ФСБ. А за разглашение гостайны корячится двадцать лет лагерей, без права переписки, ага.
— Ты же, парень серьёзный, компетентными органами проверенный, — стал напускать туману Виктор, — Поэтому органы в тебя верят и просят, причём настоятельно просят, принять это к сведению и подыграть им, а именно, продолжать лежать в специальной палате забинтованным и загипсованным. Как в песне Высоцкого. Потом, через несколько дней, дадим тебе позвонить родителям, но чтоб говорил с ними слабым дрожащим голосом и много плакал. Давай поплачь, прям сейчас, потренируйся. Что значит не получается плакать, только что получалось. Ради государственного дела надо срочно поплакать. И смотри по сторонам, — шёпотом сказал Виктор, — Этими разработками очень интересуются враги государства, особенно ЦРУ, Моссад и занзибарская разведка. Как это, не знаешь, что такое занзибарская разведка? Ээээ, брат, это очень страшная разведка. Поэтому, тебе, как парню смышлёному надо смотреть в оба, враг не дремлет. Да и это, завтра мы тебе принесём парабеллум, сам понимаешь обстановка в мире не спокойная. Что значит не заряженный? Конечно заряженный. Будешь его строго под подушкой держать. В случае чего стреляй сразу на поражение, особенно занзибарцев. Как их определить? Да никак, сначала стреляй, потом ФСБ определит кто из них кто. Позывной твой будет "Штирлиц", ага. Докладывать мне лично обо всём необычном два раза в день. Пароль имей в виду надо сначала сказать: "Кот съел сметану", и получить ответ "Бабушка приехала". По-моему, парню явно пришлось по душе поучаствовать в шпионских играх. В таком возрасте, а уже стал носителем гостайн, да ещё главным участником противодействия проискам самой занзибарской разведки.