Слитый кам`и смотрел на меня так, как смотрел бы любой из тех существ, чья голова не была пуста никогда. А моя была. Была!
– Саби, Амри, – сказала я.
Я звала их. И вдруг осознала самое страшное. Была такая страшная примета, что, когда ты наедине с собой говоришь вслух имя своего друга или родственника, значит, он мертв. Это была не просто пустота. Это была пустота их навеки замолчавших кэфас.
Я села. Оглянулась, и застыла, обняв плечи руками.
А Лонир, этот глупый Лонир смотрел на меня, пытаясь смотреть своими глазами, я знала, и молчал.
– Не можешь говорить, так? – спросила я у него.
Ярость, страх, боль, горе. Не было ничего этого, была только пустота. И спёртый, пахнущий химикатами воздух корабля, что наверняка использовал старые компрессоры.
Я спаслась, а мои сёстры нет.
– Нас перенёс мой слитый, – сказал, наконец, он. – Нет, я не могу говорить, пока он не разрешит мне.
– Но ты же говоришь сейчас.
– Мой слитый смотрит.
Наконец, меня затопило горе. И вина. Мы должны были передать, что пришёл брини. Мы должны были передать, хотя это и противоречило своду наших законов, Стене Рыданий.
Я закричала. Лонир смотрел на меня, а сквозь его глаза смотрел кам`и.
И он тоже не справился. Он не справился со своей работой. Они тоже знали, что есть брини, и он мог передать…
Мой разум принялся лихорадочно высчитывать возможности для спасения. Как можно было бы спасти всех.
– Мой слитый говорит, что не только у тебя есть страшные воспоминания. И он говорит, что, если ты не замолчишь, у тебя будут ещё одни. Его раздражает твой голос.
– А тебе он нравится? – прошептала я.
Лонир молчал. Не было здесь ничего «его». Была только воля кам`и.
По моему виску стекла капля крови. Холодно-белой, с синеватым оттенком крови, что делала кожу вольтури белой, как самый белый из снегов.
Пустота давила на уши, и я, потеряв счет времени, смотрела на Лонира, который сидел, потупив взгляд, возле моей постели, что, по сути, была кучей тряпичного хлама в одном из отсеков корабля, в котором мы оказались.
– Мой слитый просит прощения, – произнёс он, пока я боролась с подступающим безумием. – Он не может сейчас говорить с вами в его присутствии.
– По какой причине? – я хваталась за любую логику, что может удержать мой разум в стабильности.
– Он хочет сообщить о преступлении, о котором заявит официально, едва мы достигнем первого обитаемого мира, который находится на достаточно уровне развития. О ментальном шпионаже со стороны других кам`и, что мог привести к разрушению корабля, на котором мы находились до вашего пробуждения.
Это была особенность кам`и, они не могли вести свои дела закрыто от всех, им был необходим наблюдатель. Это было частью их психики, те кам`и, что не могли завести себе слитых, заводили себе друзей среди других рас, жались к ним, как будто были не вараи, а теплокровными.
– Но это брини.
– Что? – спросил Лонир.
Я себя не контролировала. Я предала Стену Рыданий, поддавшись безумию. Я сжала голову руками. Пустота. Пустота. Пустота.
Ощутила на спине теплую руку, такую тёплую по сравнению с нашей холодной кровью. Она была настолько холодной, кровь вольтури, что мне нужны были стабилизаторы. Я посмотрела в зелёные глаза Лонира.
Это был он. Он, не кам`и. И я не смела касаться его так, как он касался меня, ведь в его венах текла тёплая человеческая кровь.
И я начала говорить то, чего не говорила никому.
Про свой дом. Про Стену Рыданий. Про то, как я читала её, и с моих глаз текли слёзы, как я билась в истерике рядом с нею, и сходила с ума от жестокости нашей истории и законов, почему и называли это место Стеной Рыданий.
А он слушал, и его глаза были пустыми, и мне было всё равно, что за него меня слушает его хозяин, мне хотелось говорить, потому что всё, что я слышала – была тишина. Жуткая, страшная тишина вместо мыслей моих двоих сестер, грёзы младшей из которых были так наивны.
А потом я снова кричала, а Лонир прижимал меня к себе, и впервые в его глазах было что-то ещё кроме этой пустоты, а потом и он сжал меня вдруг руками, потому как его боль была реальнее, и сильнее моей.
– Мой слитый просит прекратить это, – произнёс он, тихо, едва ли не мне на ухо. – Сколько тебе лет?
– Мне двадцать три… – начала я, неловко, глотая слёзы, и пересчитав, мгновенно, свой срок жизни на человеческий. Вольтури взрослели медленнее людей.
– А мне тридцать семь. И мой слитый очень не любит, когда я просыпаюсь… как же больно!
Его руки медленно разжались. Взгляд стал пустым. Кам`и перехватил контроль над его разумом. Я ощутила сожаление. Я тянулась после потерь сестер к этому живому существу, которое…