— Все в порядке, — сообщил Гор, приблизившись. — Сегодня ты пройдешь обряд посвящения.
— Зачем?
— Без этого никак нельзя, — улыбнулся он. — Шиваиты поклоняются чарасу. Ведь Шива — Господь Чараса. Ты должна приобщиться его сути…
— Я хочу в туалет!
Он отвел ее в заросли колючих кустов и предупредил:
— Будь осторожна. Здесь водятся змеи и ядовитые насекомые.
Солнце клонилось к закату. Тени стали темнее и четче. На постаментах с треском догорали останки покойников. Черноволосый подросток сметал с камней пепел и мусор.
Остальное произошло словно в тумане. Аля слабо помнила детали «обряда». Все началось в сумерках. Кто-то в черном тюрбане и набедренной повязке, сплошь увешанный амулетами, взгромоздился верхом на готовый к сожжению труп. В раскрытый рот мертвеца набросали сухой травы и подожгли. Разгорелся крохотный костер.
Гор заставлял Алю смотреть на ритуал «поклонения чарасу», как он называл жуткое действо.
Индус бросал в разведенное пламя какие-то темные крупинки.
— Это семена черного кунжута, — нашептывал ей в ухо доктор. — Они символизируют скверну, которая привела тело к смерти. Сжигая скверну, мы очищаемся…
Аля чуть не упала в обморок от духоты и ужасных запахов. Гор поддерживал ее за талию горячей рукой и что-то непрерывно шептал. Этот шепот не давал ей отключиться.
— Точно так же поклонялись чарасу тысячи лет назад… Теперь этот обряд можно увидеть только в Гоа… Больше нигде…
Она хотела бы убежать отсюда, зарыться в гостиничном номере под простыню, заткнуть уши и уснуть. А утром убедиться, что это был жуткий сон.
— Это ведь сон?.. Правда?..
— Вся наша жизнь — сон… — откликнулся Гор. — Необходимо очнуться от иллюзий… прозреть…
Он сунул ей в руку раскуренную трубку и сказал:
— Попробуй, это чилом…
— Не могу!
— Божественный аромат Шивы… Через иллюзию постигаешь иллюзорную суть мира… Подобное лечат подобным…
В ее губы ткнулось что-то твердое — мундштук, влажный от чужой слюны. Аля отбивалась, и Гор сам сделал затяжку, а потом заставил ее вдохнуть дым изо рта в рот. Поцелуй со вкусом чараса. У нее перед глазами все поплыло.
— Шива благословляет тебя…
Вокруг раздавались заунывные песнопения мандо. Небо на западе покраснело, как шафрановые одежды буддистских монахов. Пальмы стояли, словно облитые кровью. Шумел прибой.
— Ты когда-нибудь курила?
— В юности…
Аля почти не ощущала, что делает. Кажется, берет в губы мундштук и втягивает в легкие дурманный дым чараса. Тело потеряло вес, она отделилась от него и поднялась над землей, увидела сияющие звезды так близко, что они ослепили ее…
Какая-то женщина в золотых одеждах кружилась в танце до изнеможения, до смертной истомы. Полыхал огонь… блистали молнии… Мертвый мужчина подал Але руку и повел ее под венец… Белое платье, кольцо на безымянном пальце… темные недра дома… вкрадчивые слова… выстрел…
— А-а-ааа! — кричала она, вырываясь из цепких объятий покойника. — А-а-ааа!.. А-а!..
Дым проникал в грудь юркими змейками, которые сворачивались, как детеныши кобры, жалили. Из темной воды вплывал распухший утопленник, цеплялся за Алины волосы, тащил ее в воду, приговаривая:
— Это я… не бойся… это ведь я…
Удары по щекам. Хлесткие. Сильные. Словно сам многорукий Шива бьет ее по лицу, окуривает дурманом и снова бьет. Больно…
— Это я!.. Посмотри на меня!.. Это я!.. Я!..
Сквозь ресницы и дым проступает образ Гора. Еще какие-то лица. Курильщики чилома качают головами. Одна Аля сидит на широкой каменной ступеньке, вокруг нее собрались садху с гирляндами цветов и трав на груди, смотрят, как ее обрызгивают водой. Другая Аля парит над ними в синей вышине, подобно птице. Ей так хорошо, что хочется петь. И вдруг, откуда ни возьмись, налетает гроза, гнет и ломает пальмы, вздымает морские волны. Горят факелы. Шива играет ими, перебрасывает из рук в руку… они мелькают, завораживают, погружают в транс…
Але страшно. Очень. Она зовет на помощь, но ее никто не слышит. Ветер уносит ее голос прочь… в далекую холодную Москву, где ее ждут три заснеженные могилы на разных кладбищах…
— Четыре… — шепчет она. — Уже четыре… Теперь еще мама…
Садху сидят на камнях, скрестив ноги, курят ритуальные трубки. Перед каждой затяжкой они выкрикивают мантры. Славят своего господина, призывают своих братьев разделить с ними этот непостижимый экстаз…