Потом Ирина признавалась, что в тот раз, не зная меня толком, немного забоялась: "Чуть пошутила — ты озлился! как бы не ударил, думаю… Лучше всё делать, что потребует… Грозным ты мне показался, милый!…А какой сильный! — льстила она, гладя меня по щеке. — Как распрыгался на мне! Я чуть не умерла!"
"Чуть не умерла" — это была, конечно, очень грубая лесть: крепкая, фигуристая Ирина Васильевна природой была создана для мужской любви. Просто в этом ей давно не везло. До того…
* * *
…Включив знакомую музыку и сообразуясь с требованиями момента, я быстренько «подтанцевал» Ирину к моей старой скрипучей кровати, на которую «элегантно» — как бы в танце — и опрокинул.
…Халатик распахивается сам собой, обнажая белую плоть. Заворожено глядя на открывшуюся картину, я быстро сбрасываю майку, одним махом спускаю спортивные штаны вместе с трусами и с трепетом приникаю к этому восхитительному, большому, почти материнскому для меня телу. Ира откидывает голову и закрывает глаза, отдавая себя полностью во власть моих разнузданных инстинктов…
— Ой, ой, ты, чёрнЫй поЕзд,
- зАбрал мОю милуЮ…
поёт развесёлый Жоржи Марьянович, переставляя ударения.
— Вж-вжик, вж-вжик — в том же ритме вторит ему расшатанная деревянная кровать, и расслабленное тело моей Ирины Васильевны всё более оживает: сначала она только слегка постанывает, поцарапывая мою спину, затем, прогибаясь, начинает пятками массировать мне ягодицы — всё сильнее, и сильнее… ну, и так далее, «процедура» известная.
Но заканчивает её она обычно своей, фирменной, так сказать, «фигуркой», приводившей меня в исступление. Моя нимфа сооружает некое подобие детской качалки: вцепившись в собственные ступни, она раскачивает себя, энергично поддавая задом.
«Движения динамически экспрессивны» — хладнокровно заметил один профессор-сексолог, наблюдая нечто подобное — в научных, конечно, целях! — в своей лаборатории (бедные любовники, облепленные датчиками!). «Какая экспрессия!» — восклицал в подобном случае и сам Чехов устами своего героя.
— Ух-х!! — Ух-х!! — Ух-х!! — Ух-х!!
Отличаясь, в сравнении с Ириной, легковесностью, я порхал над ней, как бабочка над цветком, или как мальчик-жокей над галопирующей кобылой. Мозги мои радостно подпрыгивали, в голове было пусто, я пребывал в раю…
— Ух!! — Ох!! — Ох-х!! — О-о-о-о!!
Всё!.. Какое-то время я нахожусь в полной прострации, а затем, как космонавт после испытания на тренажере, пятясь, сползаю с моего горячего, ещё тяжело дышащего "вибростенда". Медленно, как Земля в иллюминаторе, подо мной проплывают прекрасные "холмы" и "долины" моей Ирины Васильевны; неожиданно близко возникают тёмные локоны с натуральным каштановым отливом и все замечательные подробности её устройства, от чего я в смущении отвожу глаза, успевая, однако, заметить кое-что ещё… некие клочьям пены на прибрежных скалах… после могучих ударов волн… "Боже, что я наделал!" — ужасаюсь я, но исправить уже ничего нельзя, и я "отпадаю" от неё, как сухой лист от дерева. Однако ничего страшного не происходит: Ирина не проклинает меня за такое надругательство; впадая в сон, я совершенно не слышу, как она уходит. Остаются только запах её духов и состояние эйфории во всём теле. Потом проходят и они…
* * *
…Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья.
А. С. Пушкин
Муж её, которого я иногда видел, но знаком фактически не был, производил странное впечатление. Был он и высок, и строен, внешне — истинный ариец, как говорится, но всегда как-то задумчив, погружён, в светлых, почти прозрачных глазах — какая-то тоска. Понятно, что отношения с супругой были так себе, особенно в сексе, но дело было не в этом. Почему-то чувствовалось, что мужика жизнь уже достала, обложила, всё надоело, скучно, и куда ни кинь — всюду клин. И что он — в поисках выхода, — куда? из этого надоевшего круга, к чему-то иному, новому, в поисках (а почему нет?!) смысла жизни, что, собственно, русскому мужику весьма свойственно. Ну и, естественно, проблемы с супругой, ибо женщинам смысл жизни известен с детства, и заниматься его поисками в зрелом возрасте представляется им непроходимой глупостью. Отсюда и неожиданное его поступление в институт — после затяжного периода бутылки и «корефанов», с которыми я иногда его видел и которые тоже, видать, успели надоесть ему до зелёных чертей.