Тогда я снова посмотрел вверх.
— Я вам покажу, — крикнул я.
Они нахально рассмеялись. — Еврей, сукин сын, — крикнул Пол.
Я подхватил камень и бросил в них, но он не долетел, и снова на меня посыпался град камней и гальки. На этот раз я не успел прикрыть лицо, и один камень поранил мне щеку. Я бросил в них еще один камень, но он тоже не долетел. Они нагнулись и снова стали собирать камни.
Я развернулся и побежал в центр котлована, куда их камни не долетали.
Рядом со мной бежала собака. В центре котлована я сел на большой камень.
Собачка подошла ко мне, и я погладил ее по голове. Я вытер лицо рукавом и снова посмотрел на братьев.
Они кричали и грозили мне кулаками, но я не мог разобрать ничего.
Собака сидела у меня на ноге, помахивая хвостом и глядя мне в лицо. Я наклонился и прижался щекой к ее морде. — Ну ничего, собачка, — прошептал я. — Когда они уйдут, мы выберемся отсюда. — Затем я выпрямился и показал им нос. Они взбеленились и снова стали кидаться камнями, но я только смеялся в ответ. Оттуда они не могли достать меня.
Когда они, наконец, ушли, солнце стало клониться к западу. Я еще посидел на камне с полчаса, подождал, прежде чем решил, что они все-таки ушли. К этому времени почти стемнело. Я снова вернулся к откосу котлована и посмотрел вверх. Склон был довольно высокий и крутой, но я полагал, что выбраться наверх будет не так уж трудно. Там было много камней и кустиков, за которые можно будет ухватиться. Я вцепился в огромный камень и стал медленно подниматься, становясь на четвереньки, чтобы не сползти вниз.
Взобрался было футов на пять, как услышал, что внизу заскулили. Я обернулся. Собачонка сидела в котловане и следила за мной своими светлыми сияющими глазами. Когда она увидела, что я обернулся, она резко и счастливо взвизгнула. — Ну, давай, — сказал я. — Чего ты лаешь? — Она прыгнула на склон и стала подползать ко мне. Она тоже ползла на пузе. Не доходя до меня с фут, она стала сползать вниз. Я протянул руку, схватил ее за шиворот и подтащил к себе. Она радостно замотала хвостом, — Давай, — сказал я. — Надо выбираться отсюда.
Я снова двинулся вверх и прополз несколько футов, но когда посмотрел, что делает собака, то увидел, что ее нет рядом. Она скорчилась там, где я ее оставил, с опущенным хвостом. Я позвал ее. Она помахала хвостом, но не сдвинулась с места. — В чем дело? спросил я. — Ты что, боишься? — Она лишь пошевелила хвостом в ответ. Она не собиралась двигаться, и я полез опять вверх. Я продвинулся еще на несколько футов, и тут она снова заскулила на высоких жалобных тонах. Я остановился и посмотрел вниз. Она сразу перестала скулить и начала опять махать хвостом. — Ну хорошо, — сказал я. — Сейчас спущусь и помогу тебе.
Я осторожно соскользнул туда, где была собака и снова ухватил ее за шиворот. Придерживая ее одной рукой, я стал опять медленно продвигаться вверх. У меня ушло почти пятнадцать минут на то, чтобы добраться до половины пути. При этом приходилось подтягивать ее за собой после каждого шага. Затем я остановился передохнуть. Руки и лицо у меня были измазаны грязью, а рубашка и штаны были замызганы и изорваны. Мы с собачкой прижались к откосу котлована, страшась пошевельнуться, чтобы не сползти вниз. Некоторое время спустя мы снова двинулись вверх. Мы уже почти добрались доверху, когда камень подался у меня под ногой, и я поехал. В отчаянии я отпустил собаку и стал хвататься за землю, пытаясь удержаться от падения. Я спустился на несколько футов и затем пальцами ухватился и удержался за землю. Собачка начала скулить. Когда я обернулся, чтобы посмотреть, ее уже не было. Я посмотрел вниз, в котлован. Она только начала подниматься. Она глянула на меня и отрывисто гавкнула, но когда я отвернулся и начал взбираться вверх, снова начала скулить. Я старался не слушать ее тихие жалобные стоны, исходящие из глубины души. Она бегала взад и вперед, поминутно останавливаясь, взывая ко мне. Казалось, что она хромает. Я позвал ее. Она остановилась и поглядела на меня со склоненной набок головой.
— Ну давай, песик, — позвал я.
Он прыгнул на откос и попробовал вскарабкаться ко мне, но свалился назад. Я позвал его еще раз, он сделал еще одну попытку и упал. В конце концов он сел, подняв одну лапу ко мне и залаял. Я сел и сполз вниз до конца. Он бросился мне на руки, болтая хвостом. У меня на рубашке от его лапы оставались кровавые следы, когда я поднял его, чтобы лучше рассмотреть. Подушечки у него на лапах были порезаны и исцарапаны о камень.
— Ну хорошо, песик, — тихо сказал я, — мы выберемся отсюда вместе Я не оставлю тебя. Казалось, он понял меня, так как хвост его радостно описывал круги, а сам он своим мягким влажным языком обтирал мне лицо. Я положил его на землю и пошагал к другому краю котлована, чтобы найти место попроще, где было легче выбраться. А он бежал рядом со мной, заглядывая мне в глаза. Только бы мама разрешила мне оставить его себе!
Уже почти совсем стемнело. Мы снова начали карабкаться, но толку из этого не вышло. Не добравшись и до половины обрыва, я соскользнул и снова очутился на дне. Я очень устал, мне страшно хотелось есть. Ничего из этого не выйдет. До тех пор, пока не взойдет луна, бесполезно даже пытаться.
Я уселся на камень в центре котлована и попытался придумать, что мне теперь делать. Мама будет сердиться, потому что я не пришел вовремя ужинать. Стадо холодать. Я задрожал и попробовал застегнуть ворот рубашки, но пуговица оторвалась. Какая-то серовато-черная тень промелькнула в темноте. Собака зарычала и щелкнула зубами вдогонку. Я вдруг испугался — в котловане были крысы. Я обнял собаку и заплакал. Никогда мы отсюда не выберемся. Еще одна крыса пробежала мимо нас в темноте. Испуганно завизжав, я побежал к откосу котлована и попытался выкарабкаться. Снова и снова старался я выбраться, но каждый раз сваливался назад.
Наконец я свалился на землю и так выдохся, что не мог даже пошевелиться. Я был мокрый и несчастный. Я глубоко вздохнул и стал орать.
— Мама! Мама! — Голос мой глухим эхом отдавался в котловане. Я кричал до тех пор, пока не охрип и просто стал пищать. Ответа не было.
Взошла луна, и ее белый свет отбрасывал глубокие тени у каждого камня. Ночь была наполнена странными звуками и какими-то особенными движениями. Когда я стал подниматься на ноги, какая-то крыса откуда-то свалилась мне на грудь. Я упал на спину, визжа от ужаса. Собака прыгнула вдогонку крысе и схватила ей на лету. Сердито мотнув головой, она перекусила ей шею и отбросила крысу прочь.
Я встал на ноги и прислонился спиной к обрыву котлована. Мне было так холодно, и я был так напуган, что не мог ничего делать, кроме как смотреть в темноту. Собака стояла передо мной и шерсть у ней вздымалась дыбом, когда она лаяла. Эхо звучало так, как будто сотня собак будила ночь.
Не знаю, сколько я простоял так. Глаза у меня слипались, я старался удержать их открытыми, но не мог. Наконец я устало опустился на землю.
Теперь я уже не отдавал себе отчета, будет ли мать сердиться на меня или нет. Я ведь не виноват. Если бы я не был евреем, Пол с Эдди не спихнули бы меня в котлован. Когда я выберусь, я попрошу маму, нельзя ли нам быть кем-либо другим. Может быть, тогда они не будут больше сердиться на меня. Но в глубине души я чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Если бы даже мать и согласилась, отец не изменится. Это-то я знал точно. Если уж он что-нибудь решил, то не отступится. Наверное поэтому он и оставался евреем все эти годы. Нет, никакого толку из этого не выйдет.
Мама будет очень сердиться на меня. Жаль, припомнил я, начиная дремать, жаль, что это случилось именно в тот день, который так хорошо начался.
Лай собаки стал громче, и где-то смешавшись с его хриплым эхом, послышалось, как чей-то голос зовет меня. Я попробовал раскрыть глаза, но не смог. Я так устал. Но голос стал громче, настойчивей. — Дэнни! Дэнни Фишер! — Глаза у меня раскрылись, и я увидел, как неверный белый свет луны отбрасывает невероятные тени в котловане. Мужской голос снова позвал меня.