За окнами вихрило, и от этой волчьей погоды на душе ныла тоска. Андрею казалось: ничто так не утомляет, как безделье. И тошно жить, и умирать, само собой, не находка.
Внезапно за окном стихло, природа замертвела — ни голосу, ни жизни, над головой стало синё, и только дым, неохотно вылезавший из трубы, пачкал небо.
Тогда Хабара собрал артель у огня, сказал, разминая затекшие руки:
— Пора и за дело, господа нищебродье. Петухов за кукареканье кормять.
— Какое там дело? — мрачно полюбопытствовал Дикой.
— А то не знаешь! Али ты сюда шишковать шел?
— Не мели, Гришка! — усмехнулся одноглазый. — Выглянь в окно. Кто в такую пору золотишко ищет?
— Не золото — Чашу, — уточнил Хабара.
— А-а, перестань! Чё в чужом огороде капусту садить. Уцелеть бы — и то ладно.
— Какая чаша? Кого говоришь? — нахмурилась Катя, снова услышав упоминание о легенде. Таежница, кажется, лишь теперь поняла, зачем тащились сюда сибиряки и Дикой.
— Ну, мне не более вас надо, — поспешил прекратить разговор артельщик.
Все переглянулись. Дикой почесал затылок, проворчал равнодушно:
— Чего ее, Чашу, кучкой искать. Вразбежку — вернее.
И всё продолжалось, как прежде. Только Дин и Хабара изредка уходили в тайгу. Но никто не слышал их выстрелов.
Мефодий целыми днями лудил бока, иногда сползая с нар, заглядывал в окно, затянутое пузырем изюбря. Ничего не видя, вздыхал и скреб грудь черными обломанными ногтями.
— Баньку бы истопить, — предложил однажды артельщик, похрустывая пальцами. — А то Дикой до костей ненароком дочешется. Мохом оброс.
В крохотной баньке-дымнике имелось подобие печки и камни-голыши, с помощью которых прежние обитатели зимовья нагоняли пар.
Вся клетушка, сверху донизу, была завалена сеном; рядом с ней горбилось прясло. Видно, люди, жившие здесь, имели лошадь и рассчитывали вернуться на Шу-мак.
Андрей, обнаружив сено еще до сбора облепихи, чрезвычайно обрадовался находке. Теперь он перетащил сухую, уже утерявшую запах траву на чердак избы.
В баню нанесли дров, на пол постелили лапник и жарко истопили каменку.
В полдень из дымника выскочил донельзя распаренный Хабара, весело крикнул Андрею:
— Жар — в баню! Беле́нько мыться, Васильич!
Перекинул Россохатскому обшарпанный березовый веник и, блаженно щурясь, подставил лицо студеному ветерку. От Гришки, как от черта в пекле, змеился медленный пар.
Андрей мылся последним. Он с наслаждением растирал себя горячей водой, до изнеможения хлестался веником.
Странно, но жизнь вдруг стала светлее, будто над головой оттаял кусочек мутного неба и из промоины густо хлынули на землю лучи.
Тыкаясь головой в низкий потолок, Россохатский пытался оплеснуться водой, однако без успеха. Перепачкавшись сажей и отмывая ее, почувствовал под ладонями крутые мускулы груди, живота, ног.
«Скажи-ка ты! Здоров, как дуб».
Внезапно захотелось, точно в детстве, озоруя, выскочить из раскаленной паровой на мороз, пробежаться голышом по сугробам, но он остерегся. Показалось, будто на дворе скрипит снег и слышится голос Кати.
Вблизи, и верно, проходила Кириллова. Она помылась первая, обсохла в избе и теперь решила побродить по кедровнику, попытать удачи в охоте.
Захватив берданку, ушла в лес, и вскоре у Шумака раздался выстрел, многократно отозвавшийся эхом.
Мефодий, лежавший без толку на жестких нарах, услышав раскат, поднялся, вытянул шею, прислушался. Тут же торопливо накинул полушубок и выскочил на мороз.
Увидев Катю, скользившую на голицах, Дикой шумно вздохнул и почему-то оглянулся. Вокруг, кроме них, никого не было.
Переваливаясь в снегу и продолжая неприметно озираться, одноглазый пошел навстречу женщине.
Она пыталась молча обойти его, но Дикой загородил дорогу.
— Постой-ка, — сказал он хрипло. — Разговор, значит, есть. Раньше ли, позже ли — не обойтись без него. Так что повремени…
— Уйди, — кинула Кириллова, мрачнея.
— Не трещи! — нахмурился Дикой. — Дело к те, говорю, язва!
Катя взялась за ремень ружья, висевшего на плече. Мефодий ухмыльнулся.
— Брось, дура. Я — добром.
— Ну? — спросила Катя, теребя перья на глухаре, привязанном к поясу. — Говори путем, чё надо?
— Можно и путем. Ты тут одна, нас — четверо. И других баб, окромя тя, нет. Понять можешь?
— И чё ж?
— А то… — зло обронил Мефодий. — Аль ни с кем, аль со всеми, вот что…
Кириллова поглядела на Дикого, верхняя губа у нее мелко запрыгала, глаза сузились, но сказала она, не повышая голоса: