…Проснулся он оттого, что Катя ерошила ему волосы и, улыбаясь, ругала:
— Экой ты сторож непутный… Ну, с добрым утром, с веселым днем!
Они позавтракали сушеным мясом без лепешек и быстро собрались в путь. Катя выглядела посвежевшей, и Андрей подумал, что она, слава богу, избавилась от усталости и страха. Сказал:
— Не сердись, пойдем на юг, через границу. А нет — так свернешь к людям одна тут, в России.
Кириллова всплеснула руками.
— Кто здесь пряминой ходить? Не больно уйдешь… Долины нужны!
— Долины — путь в Монды и Кырен. Они мне — веревка на шею.
— Напрямик и река не течеть, неужто не понять те, господи!
Катя резко повернулась к Андрею, ее глаза столкнулись с его нахмуренным взглядом — и она внезапно заплакала навзрыд.
Андрей впервые видел ее в таком состоянии и растерялся. Но тут же подумал: надо выдержать и настоять на своем. Сказал с нарочитой грубостью:
— Мелева много, да помолу нет. Один побегу.
Выплакавшись, Кириллова пробормотала:
— Чё уж… Идем тропу искать.
Добавила, глядя в сторону:
— Злыми ногами иду.
Они долго бродили по тайге, кружа, возвращаясь на старое место, и лишь во второй половине дня обнаружили, кажется, подходящую стежку. Она вела на юго-восток, но была узка и мало топтана. Однако — и то удача.
Андрей повеселел, даже шутил и счел возможным попросить Катю, чтоб рассказала о Золотой Чаше. Он выслушал легенду о Тайне водопада Шумак, о фантастическом Деминском золоте, которое ищут уже целый век, и рассказ, кажется, не произвел на него никакого впечатления. Помолчав спросил:
— Отчего сразу не сказала об угрозах Гришки?
— Распри не хотела. Ты тоже не больно гладок, когда досадуешь.
Вздохнула.
— Нашел, чай, Хабара золото, да отняли у него…
К темноте они одолели, видно, пять или шесть верст и, совершенно измотавшись, скинули мешки в небольшой лощине, поросшей редкими сгорбленными кедрами.
Тьма почти мгновенно обступила их.
ГЛАВА 22-я
ТАЙНА ВОДОПАДА ШУМАК
Андрей взглянул на Катю. Слабый свет хмурого утра ложился на ее лицо, как смертная синева, и Россохатский, вдруг похолодев, стал трясти женщину за плечо, испуганно припал к ней губами. И только ощутив живое тепло щек, смущенно вздохнул и стал целовать Катю в глаза.
— Чё ты? — спросила она, проснувшись. — Нешто соскучился?
— А то нет! — забормотал Андрей, отворачиваясь, чтоб не выдать растерянности. — С вечера не видались.
— Как это? — усмехнулась Кириллова. — Аль отлучался куда?
— Да нет, — сказал он шутливо. — Ночь, хоть глаза коли. Что в темноте разглядишь?
Катя поднялась, увидела в упор похудевшее лицо Андрея, красные белки глаз, забеспокоилась:
— Господи, худой-то какой! На солнышке просвечиваешь…
Погладила по мягким спутанным волосам.
— Спи. Покараулю.
Он ничего не ответил, притянул к себе карабин, положил голову ей на колени и, поворочавшись, затих. Но тотчас раскинул руки, задышал неровно и часто.
Спал беспокойно, выкрикивал не то ругательства, не то команды, порывался вскочить, и женщина с грустью придерживала его за плечи.
Пока неспешно шло время, Катя думала о жизни, полная тревожных предчувствий.
Кириллова почти не знала этот угол Восточного Саяна. Когда-то отец копал здесь золото, но его рассказы были скупы и не касались троп. Она вспомнила всё, что он сообщил ей в разное время о Китое, Шумаке, Федюшкиной речке, потом, неприметно для себя, стала думать о былом.
Кириллов уходил в тайгу на долгие месяцы, и Катина мать, любившая мужа жарко и болезненно, не находила места в избе. Она выдумала себе правду, что Матвей таскается по солдаткам, что у него бабы на каждом шагу, что мужики — это мужики, и ни одному из них верить нельзя, порази их всех господь!
А к той беде еще беда — спотыкался частенько Матвей о бутылку и брел веселыми ногами из дома, куда глаза глядят. А глядят они у пьяного на юбку, — куда ж еще!
Отец не умел или не хотел разубеждать жену, полагая, что когда-нибудь перебесится и станет спокойней. Он и вправду пил много, может, у него был дурной костерок в душе, и он постоянно пытался залить его хмелем. В первые два-три дня по возвращении из тайги отец пылко ласкал и нежил Катину мать и, никого не стесняясь, таскал ее на руках по избе, бессчетно целовал в синие, опаленные тоской и ожиданием глаза. А потом как-то разом остывал, чуждался жены, и уже никакая сила не могла уберечь его от водки. Такой порой он уезжал то в Слюдянку, то в Иркутск и возвращался, лишь полностью опорожнив карманы.