— Худо мне, милый, — не выдержав, сказала женщина. — Ты полесуй маленько, а я отдышусь.
Россохатский устроил Кате лежанку и навес от солнца, вздохнул, закинул карабин за спину.
Хорошо бы найти крупную дичь, но, как назло, ни один зверь не появлялся вблизи. Это сбивало с толку, потому что в заболоченных марях они нередко встречали следы сохатого, да и козы избродили все побережье.
Внезапно на тропу выскочил зайчишка-русак, и Андрей, не удержавшись, выпалил по зверьку. Косой поплыл над полянкой и мигом исчез из глаз.
Андрей вернулся к женщине хмурый и молчаливый.
— Жарко… — вздохнула она. — Изюбрь на гольцы тянеть, да и сохатый норовить забраться по брюхо в грязь. Нешто достанешь?
Вся пища теперь была — шишки под кедрами. Из темных прошлогодних пухляков, поджаренных на костре, шелушили орешки и грызли их на привалах.
Катя почти постоянно жевала черемшу, которую рвала попутно во влажных низинках. Андрея мутило от гниловатого чесночного запаха, и таежница, чтоб облегчить сотнику еду, варила зеленые перья. Варка немного отбивала резкий дух, и Россохатский, морщась, глотал склизкую блеклую зелень.
Дорожка, по которой шли, то совсем иссякала, то напротив, мелко ветвилась, и приходилось тратить немало сил, чтоб выбрать направление.
На исходе недели, укладываясь спать, Андрей проворчал:
— Скверно, Катя. На север тянем.
— Нешто не вижу, — усмехнулась Кириллова. — А чё делать? Вспять идти — опять Шумак. Давай уж топать по этому ступничку, авось и повернеть.
Теперь им часто попадались черные, мрачные гари, а однажды сильный ветер принес дух густого жара. На западе, на фоне гольца, синела легкая дымка, а ближе к вечеру она загустела, будто грозовая низкая туча. Солнце сначала стало красное, а вскоре и багровое, и вот уже в сумерках проступили черно-желтые всплески огня, идущие по тайге верхом.
Андрею казалось, что он слышит стоны, гул, рев пожираемых пожаром деревьев, видит безумный лет и бег птиц, медведей, бурундуков, изюбрей, опаленных и оглушенных трубящим пламенем пала.
Спросил Катю, поеживаясь:
— Не нанесет на нас? Близко ведь…
Кириллова успокоила:
— Ночью огонь ближе глазу, чем вправду. Да и ветер мететь на север. Не бойсь…
Погода в эти дни менялась с поразительной быстротой. Только что палило нещадно солнце, но вот уже натекают тучи, чернеет все вокруг, и дождь полощет землю так, что нет на ней ни одной сухой травинки.
После ливней буйно цвели незабудки, ветреницы, огоньки. Ярко зеленели кусты малины и смородины. Одурял до головной боли хмелевой цветень багульника.
На все лады шумели и распевали в тайге пеночки, дрозды, овсянки, мухоловки, поползни. Иногда в это милое посвистывание и цвирканье врывался резкий крик кедровки, испуганной двумя оборванными, почерневшими людьми, продиравшимися сквозь заросли. Катя и Андрей шли голодные, не оглядываясь, не обращая внимания на море синих, желтых, красных цветов.
В начале второй недели Кириллова, шедшая впереди, обронила глухо:
— Река, Андрей.
Россохатский удивленно взглянул на Катю, не понимая, почему не рада.
Спотыкаясь, они направились к быстрой воде, летевшей в высоких каменных берегах, поросших кедром и березой.
Внезапно женщина остановилась, будто ее дернули за косу.
— Так и есть, господи!.. Невмочь мне…
Она смотрела широко открытыми глазами на закованную в гранит реку, на пенные шиверы, бившие в берега, и лицо у нее застыло и побелело.
— Что ты, Катенька? — спросил Андрей, ничего не понимая.
— Нешто слепой?.. Крутились мы с тобой, ровно белки, и вот — докрутились… Шумак…
Лишь теперь Россохатский увидел: они — на берегу знакомой реки, и отсюда рукой подать до зимовья. Катя спросила:
— Чё делать?
Он отозвался расстроенно:
— Искать дорогу. Что ж еще?
— Я вовсе обезножела, Андрей. Впору ногам караул кричать…
Он сбросил суму, присел на камень.
— Доведу тебя до избы, поищу тропу. Отдохнешь — и в путь.
— Не хочу зимовья. Там Гриша с Диким лежать.
И призналась, опустив голову:
— Робею я…
— Что ж ты хочешь? Не торчать же здесь без толку. Ноги протянем.
— Можеть, какую пещеру сыщешь?
— Ладно. Только не уходи из нее никуда, ради бога. Заплутаешься — и сама пропадешь, и мне конец.
Они нашли у самого берега углубление в скале, натаскали туда свежей травы, кинули сверху Катин ватник.
Убежище сыскалось как нельзя больше ко времени, потому что небо опять почернело, и начался дождь.