Вдруг она засмеялась, и Андрею стало так страшно от этого больного и бессмысленного смеха, что он вскочил, как мог быстро, и, помогая себе карабином, точно палкой, заковылял в сторону. Он даже не сообразил, что ружье заряжено и может выстрелить.
Еще не совсем стемнело, когда в небе появилась круглая луна, и всё вокруг окрасилось в уныло-блёклые тона. Россохатский сел на камень и замер.
Минул час или два. Над головой и плоской скалой висело черное, изъязвленное звездами небо. Луна заливала утес, возле которого беспокойно спала Катя, призрачными лучами, и он, отражая поток, мерцал острыми холодными искрами.
Иногда женщина выкрикивала рваные слова, и Андрею казалось: просит есть.
Было уже близко к заре, когда Андрей, взглянув на скалу, темнеющую рядом, увидел черную фигуру животного с короткими толстыми рогами. Бык стоял в лунном свете не шевелясь, и Андрею мерещилось, что слышит дыхание животного, спокойное и размеренное, как плеск равнинной реки.
Чувствуя во всем теле страшную усталость, не испытывая почему-то ни волнения, ни тревоги, Россохатский поднял карабин, навел ствол на грудь оленя — и спустил курок.
Медленно, почти равнодушно приблизился к упавшему со скалы изюбрю, погладил его по теплой шее и направился к Кате.
Она по-прежнему что-то бормотала во сне, всхлипывала и вздыхала.
Ему жалко было будить женщину, и Андрей вернулся к убитому быку. Подтащил тушу к лежанке, лег рядом, обнял одной рукой жену, другой оленя — и точно провалился в яму без дна.
В полдень, еще не проснувшись как следует, ощутил, что весь переполнен огромной радостью и, недоумевая, с чего бы это, открыл глаза.
Увидев изюбря, мгновенно вскочил на ноги.
С трудом разбудив Катю, кивнул на оленя, попытался втолковать:
— Теперь не умрешь… Видишь — мясо…
Кириллова пошевелила губами.
— Закопти быка… Спеши в Монды… Иди…
Кое-как убедив себя, что Катя права, Андрей занялся разделкой туши. Теперь он с удивлением думал о ночном выстреле, об этой сказочной удаче, которая случается только в снах… нет, даже в снах этого не бывает.
Он срубил и острогал вешала и принялся нарезать мясо, стараясь не глядеть на него пристально, чтоб тотчас не вонзить зубы.
Уже запалив коптильню, сообразил, что оленина сготовится нескоро. Ругая себя за оплошку, спустил в котелок часть грудинки и поставил суп на огонь.
Взглянув мимолетно на Катю, Андрей вздрогнул: она сверлила голодными прищуренными глазами куски мяса, сочившиеся в дыму, и судорожно глотала слюну.
Россохатский, стоявший перед котелком на коленях, вскбчил, вытащил из сумы топор и стал обухом разбивать оленью кость. Когда показался мозг, сотник осторожно вытряхнул его в кружку и снова полез в поняжку. Он долго и осторожно раскрывал жестяную баночку с солью.
Приподняв голову женщины, стал, точно ребенка, кормить ее с ложечки.
Кириллова ела, будто бредила.
— Ах, вкусно! — повторяла она, закрывая глаза и улыбаясь смущенной улыбкой больного и вынужденного пользоваться чужими услугами человека.
Поев, мгновенно заснула и опять пела какие-то песенки во сне. Слова были бесформенные, точно Катя внезапно лишилась зубов, и все фразы получались расплывчатые, как бормотание дождя.
Очнувшись, попросила есть, и Андрей покормил ее бульоном из котелка.
Вскоре убедился, что женщина спит, поел сам и стал собирать новое топливо для коптильни.
Он поддерживал огонь под вешалами трое суток. Надо было сильно продымить мясо, чтобы июльское тепло не погубило его.
Андрей надеялся, что Катя окрепнет и почувствует себя лучше за эти дни покоя и сытости, но ее продолжало лихорадить.
«Боже мой! — внезапно додумал Россохатский, разглядывая густые коричневые пятна на лбу женщины. — А вдруг ей пришло время рожать! Здесь, в глуши, без сил, без помощи! Что же мне делать?!»
Катя, словно услышав его мысли, слабо покачала головой.
— Не скоро… можеть, месяц… Ты иди… Иди без страха… Я тя во всю мочь ждать стану…
— Да… да… я пойду… непременно пойду…
Кириллова покосилась на Россохатского, нахмурилась.
— Когда нечё сказать, так и «да» за разговор сойдеть. Иди.
— Как же оставлю одну?
К исходу пятых суток, которые они провели у скалы, где был убит олень, Кириллова потребовала, чтобы Андрей немедля отправлялся в Монды.