Все разваливалось и гибло в мучениях, и эти смерть и смрад носили его имя — «колчаковщина», имя, которое ненавидели не только чужие, но и свои, да-да, множество своих, когда-то преданных ему людей.
За Красноярском Колчак получил ультимативное письмо командира Сибирского корпуса Александра Константиновича Зеневича. Генерал, снюхавшийся с эсерами, захватил Красноярск и теперь требовал от верховного правителя немедля созвать земский собор и отречься от власти. Он прервал связь адмирала с армией, и Колчак перестал получать даже самые мизерные сведения о том, что делается на линиях боя. На «линиях боя»! Какие там «линии»…
Одновременно с письмом Зеневича пришло трагическое известие: 1-я Сибирская армия, сосредоточенная в районе Красноярска, частью разбежалась, частью перешла к большевикам. Двадцать тысяч угодили в плен.
Где-то на длинном пути отступления, может быть, в Красноярске к Колчаку присоединился новоиспеченный премьер правительства Пепеляев.
Подсев к Колчаку на диван, премьер долго молчал, вздыхал, хрустел короткими толстыми пальцами, потирал мизинцем усики. Потом сощурил маленькие глазки без яркого блеска, без выражения мысли и стал медленно ворочать языком. Его слова трудно доходили до хозяина салона.
Премьер говорил:
— Мы весьма запаздываем, Александр Васильевич. Это кончится худо. Красные захватят Иркутск еще до подхода своей армии, и тогда нам не вырваться из мышеловки.
Колчак покосился на бесформенную фигуру Пепеляева и мрачно сдвинул брови. Лидер кадетов тяжело дышал, даже сопел, нервно перебирая волосы на грузном затылке.
— «Весьма запаздываем»! — с внезапным озлоблением отозвался Колчак. — Вы должны помнить, что я еще в конце июля предлагал эвакуировать Омск, но правительство, к которому вы имеете честь принадлежать, стало в позу, — слепые, не знающие обстановки министры, вопияли: эвакуация города разрушит дух армии, да и в отъезде нет-де никакой необходимости — Омск не может быть сдан и не будет сдан. И я принужден был разделить вашу точку зрения.
На станции Тайга, куда литерные поезда пришли через несколько недель после отправки из Омска, Колчак вдруг с ужасом понял, что недалекий Пепеляев был прав. В Иркутске, по сведениям контрразведки, с огромной силой назревал бунт, и надо было как можно быстрее пробиться туда и укрепить там свои позиции.
Но уже очень скоро адмирал убедился, что время упущено и он не может предупредить события.
Вспомнилась фамилия командарма-2 Лохвицкого. Сразу после бегства из Омска Колчак послал этого генерала в Иркутск. Лохвицкому поручили тотчас по прибытии в город взять под свое начало все войска гарнизона. Генерал не должен был допустить восстания красных, а если оно все же случится, — решительно подавить бунтовщиков. Адмирал также вменил в обязанность своему эмиссару регулярно информировать ставку о настроениях и обстановке в Иркутске. Николай Александрович отправился по назначению — и исчез. Ни курьеров, ни телеграмм, ни писем.
Бегство принимало совершенно немыслимые формы. На восток, сломя голову, неслись военные, чиновники, буржуа, русские, французские, английские, японские негоцианты. Комендант штаба 2-й армии генерал Семенов, не размышляя, застрелил двух офицеров, вскочивших на подножку его вагона во время движения. Генералы Матковский и Голицын на одной из станций, под Боготолом, на день остановили движение: каждый требовал пропустить его поезд в первую очередь. Один захватил станцию, другой поставил на выходной стрелке пулеметы, и бог знает, чем это кончилось.
Несколько барнаульских купцов, убегая из города, захватили вагон начальника Алтайской железной дороги, силой прицепили его к проходящему поезду и уехали на восток. Буржуа подкупали станционных чиновников, и те продвигали их составы раньше военных.
Одна из бегущих дивизий бросила на Чулымской, в глухом тупике, вагоны с трупами солдат, и их сквозь открытые двери занесло снегом. Железнодорожники, Решив, что в теплушках топливо, пригнали поезд в депо, и только здесь с ужасом убедились, что перед ними кладбище на колесах.
Колчак все чаще и чаще прибегал к морфию.
Пепеляев заходил к нему в салон, молча садился на диван, беззвучно шевелил губами, морщился.
Они, кажется, уже обо всем переговорили, злобясь и не доверяя друг другу.
За Тайгой поезда адмирала уперлись в эшелоны чехов, спешивших оторваться от красных и уйти на восток из опасной зоны. Чехи по существу владели железной дорогой и управляли движением, ни с кем не считаясь. На сорок тысяч солдат они захватили двадцать тысяч вагонов, и можно было догадаться, что на восток уходили далеко не пустые теплушки!