— Он. Михаил Александрович. Великий князь и наследник русской короны. Государь отрекся в пользу своего державного брата. У меня законное основание.
— Вы что ж — собирались посадить на трон покойника? Михаил мертв. Знали это и дурачили своих людей.
— Не имеет значения.
— То есть?
Унгерн злобно покосился на обвинителя и, не сумев себя сдержать, спросил хриплым шепотом:
— Вы Миней Губельман? Еврей?
Ярославский — он в эту минуту что-то записывал в блокнот — отложил книжечку, с любопытством посмотрел на барона.
— Я понимаю тон вашего вопроса, генерал. Но я отвечу. Я — Губельман, сын ссыльного революционера и баргузинской крестьянки. Емельян Ярославский — мое партийное имя. Однако продолжим допрос.
Он полистал блокнот, остановился на одной из страничек.
— Вы не раз цитировали в приказах и разговорах слова Ветхого и Нового завета. Как помирить это с вашей ненавистью к людям и нациям, с жестокостью, не знавшей границ? В Урге вы убили не только тех, кто сочувствовал нам, но и служителя веры, безобидного священника Парнякова. Убили просто так, ни за что. Вы грабили и казнили купцов, уничтожали младенцев. Это что же — средство укрепления веры и реставрации монархии?
Не дождавшись ответа, Ярославский сказал:
— Вопрос иного свойства. В начале этого года в Пекине состоялся сбор представителей крупных белогвардейских отрядов, тех, что бесчинствовали вдоль наших южных границ, на Дальнем Востоке и в Сибири. Что можете сказать об этом совещании?
— Там был мой человек.
— Кроме него в Пекин приехали офицеры Анненкова, Бакича, Семенова, Кайгородова и прочие. Вам знакомы фамилии, которые я назвал?
— О ком желательно?
— Вы хорошо знали Анненкова?
Унгерн поскреб ногтями красновато-медные виски, похрустел пальцами.
— Анненков Борис Владимирович. Тридцать семь лет. Генерал-майор. Из потомственных дворян Новгородской, кажется, губернии. Окончил кадетский корпус в Одессе и Московское Александровское училище. Командовал отдельной Семиреченской армией. Генерала получил от Колчака.
— Это известно. Что за человек?
Унгерн почти прикрыл глаза, усмехнулся.
— Знал языки — английский, французский, китайский, мусульманские.
— И это все?
— Все.
— Я дополню ваши сведения. Только в Славгородском и Павлодарском уездах Анненков без суда и следствия казнил 1667 человек.
— На войне бывает.
— Бывает у палачей. Что скажете о Бакиче?
— Бакич Андрей Степанович. Серб. Генерал-лейтенант. Командовал Оренбургским корпусом.
— Тоже казнил без суда и следствия?
— Не без того.
— Ваши связи с генералами?
— В июле сего года я послал людей к Семенову, Бакичу и начальнику Сводного русско-инородческого отряда есаулу Кайгородову. Мы уговорились: я буду наступать на Троицкосавск и Селенгу, Казагранди — на Иркутскую губернию, атаман Казанцев — на Минусинский округ. Кайгородов брал на себя Алтай.
— Цель? Удушение Советской власти?
— Я не признаю эту власть.
— Да, разумеется… В ваших бумагах найдены копии писем, посланных царям и царькам Азии. Назначение писем?
— Они не отвечали мне, болваны, — пытаясь скрыть раздражение, отозвался Унгерн. — Не понимали, свиньи, что спасаю их.
— Отчего же? Возможно, понимали. Но кто же будет ставить на битую карту?
— Это теперь я — битая карта. Тогда…
— И тогда — далеко не козырь. Ну, хорошо. Вы не раз пытались выдать себя за патриота. Хотели сделать Россию сильной, богатой? За что воевали?
— Цель одна — цари. Желтые, белые — любые. Все остальное — ерунда.
— Вот теперь вы, пожалуй, искренни. Вы — человек класса, у которого отняли награбленное, от этого злоба. Или есть другие причины?
Унгерн повторил с тупым упорством:
— Мое дело было восстановить государя, искоренить зло.
— Вот как! Казни, пытки, грабеж — это «искоренить зло»! Впрочем, мои слова — не вопрос, и на них не надо отвечать.
Через час Ярославский вызвал часового, кивнул на Унгерна.
— Уведите.
Барон дошел до двери, резко повернулся, нижняя челюсть его отвисла и заметно дрожала.
— Все… Это все… Но я принадлежу истории, и бог еще… А-а, черт с вами со всеми…
Ярославский отозвался сухо:
— История… Вы, действительно, оставили в ней грязный след. Что же касается бога, то, полагаю, он не осудит нас за то, что мы покараем дьявола.
Допросы барона продолжались до двенадцатого сентября. На следующий день начал заседания гласный суд Чрезвычайного Сибирского Революционного Трибунала.