— Моя зовут Дин, господина. Моя мало-мало китаец, начальник.
Одноглазый отрекомендовался Мефодием, и Андрей усмехнулся про себя, вспомнив, что это греческое слово означает «порядочный». Разбойной роже с черной повязкой едва ли можно было подыскать более кощунственное имя.
Тут только Андрей вспомнил, что женщина не назвала себя и вернулся к ней.
— Катька, — ответила она на вопрос. — Можно — Катерина. Можно — и Екатерина Матвеевна. А для иных — Катенька. Кому — как.
Андрей с удивлением взглянул ей в лицо и вдруг весь празднично вспыхнул, заволновался, враз ощутил не то испуганный, не то счастливый перебой сердца. Женщина в кургузой грязноватой куртке была молода и, вроде бы, стройна под толстой, нелепой одеждой. Но даже не это приятно удивило Россохатского. У нее были ярко-синие глаза, и светились они лихой удалью и умом.
Мефодий подвел кобылку к Андрею, спросил, щуря единственный глаз:
— Твоя?
— Нет. Прибилась.
— Так и думал, — ухмыльнулся кривой. — Теперича моя, значит.
Хабара молча посмотрел на оборванца, пожал плечами.
— Чего топорщишься ежом? — спросил Мефодий. — Али те кобылка нужней?
— С конем нам в Саян все одно не пробиться, — проворчал Хабара. — Съесть придется.
— Выходит, не нужна, — уточнил Мефодий. — Ну, мне она тоже ни к чему. Я ее Катерине Матвеевне дарю. Возьмешь, Катька?
— Ага, — пропела Екатерина и искоса взглянула на Андрея. — Мы с тобой, сотник, наперегоняшки скакать станем. Авось, и обгоню я, беглый, тя!
«Экая дура!» — с внезапным ожесточением подумал Россохатский.
— Катя… — позвал Хабара.
Женщина, видно, задумалась о чем-то и не услышала своего имени.
— Слышь-ка, Кириллова… — снова покликал артельщик.
Андрей неведомо почему обрадовался этому зову и лишь потом догадался — почему: «По фамилии свою женщину не зовут».
— Ну, чё те? — подняла глаза Екатерина.
— Мы теперь сушняку натаскаем, бересты, соснового корня. А ты отрежь солонины, крупки маленько в котелок спусти… ради такой встречи, значить.
Россохатский привязал Зефира к дереву и вместе со всеми стал собирать валежник.
Вчетвером — Андрей, Хабара, Мефодий и Дин — они быстро натаскали топлива и разожгли костер.
В грубых заплечных мешках и понягах, упрятанных на время в кусты, артель хранила соль, сахар, пшено, солонину. Ни хлеба, ни сухарей у бродяг не нашлось, — их заменяла мука, из которой на углях и золе пекли лепешки.
— Вишь ли, барин, — пояснил артельщик, — разные люди — разно живуть. Иные в запас сухари прихватывають, а мы — нет. Попади на сухарь река либо дождь — беда. А муке — чё ей сделается? Слепится в корку. — и все. В середке-то — сухо.
Он поворошил палкой угли, подбросил веток, добавил:
— А еще из муки затуран пекуть. От бурятов взяли. Пережарять ее докрасна с салом, зальють чайком, соли щепоть — и сытный харч.
Суп из солонины поспел быстро. Андрей ел похлебку торопливо, обжигая рот, стыдился, но ничего не мог поделать с собой, и крупные капли пота падали со лба в миску.
— Плесни-ка ему еще, Катя, — добродушно заметил Хабара. — Натерпелся их благородие, будто век не едал.
Мефодий жевал солонину, косился на офицера и мрачно двигал мохнатыми бровями. Андрею казалось, что одноглазый относится к нему с враждой, и он усмехнулся в душе: боже, с кем свела судьба в одну кучку!
Пока мужчины курили после еды (Хабара дал Андрею щепоть табака), Екатерина вымыла и уложила в мешок посуду. Все стали собираться в путь.
Затаптывая цигарку жестким солдатским ботинком, Мефодий проворчал:
— Ты свово коня, господин офицер, бабе отдай, — смирен твой конь. А кобылку под вьюк приспособим. Пока тропа коней пускает, нечего нам мешки волочить, спину без толку маять.
— Берите, — пожал плечами Россохатский, хорошо понимая, что ни спорить, ни ссориться не резон. — А почем знаете, что с вами пойду?
Тут все, даже Хабара, заулыбались, будто офицер сказал глупость, да что с простака возьмешь?
— Тут тайга, Андрей, — впервые назвал офицера по имени артельщик. — В глуши и разбойник приятен. А мы — все же люди. Значить, веселись и не диви народ.
Сотнику показалось: Катя одобрила слова Хабары.
И еще Россохатский обратил внимание на то, что оба они — и женщина, и артельщик — люди одного речевого корня, может, родичи, а может, только земляки, говорят похоже, смягчая концы глаголов: «идёть», «пекуть».
Катя сидела в седле по-бабьи, пригнувшись к шее коня, будто не надеясь на повод и в любой миг готова была схватиться за гриву.
С тем большим удивлением обнаружил Андрей, что скачет она не то, чтобы хорошо, а лихо. Выезжая на поляны, Кириллова гнала Зефира сильным наметом, постоянно рискуя разбить себе голову.