Было так. Кузьма Андреич не добился от своих, как он говорил, обормотов сочинения на свободную тему и решил облегчить им задачу и освободить от наиболее трудной и мучительной задачи всякого писателя - поисков того, что достойно пера и последующей передачи на суд читателя. Он предложил пятому классу написать сочинение на тему: "Как я провел День Восьмое марта". День Восьмое марта Коля никак не провел: дома по этому поводу ничего не предпринималось - от Мужского дня никак не могли отойти, а на улице этот праздник известностью не пользуется и проходит незамеченным: разве только мальчишки лишний раз дернут девочек за косички. Писать было не о чем, и черт дернул его поменять шило на мыло, спутать день нынешний с днем вчерашним, сдвинуть события во времени. В практике мировой литературы этот прием называется анахронизмом, он используется авторами в разных целях и уголовно не наказуем. Иначе было у Коли. Во-первых, вышло колоссальное недоразумение, во-вторых, когда оно выяснилось, лучше не стало, а получилось еще хуже. Он написал в своем простодушном и правдивом (с поправкой на сдвиг во времени и несоответствие в праздниках) сочинении (где мы опускаем орфографические ошибки) следующее: "У нас был дядя главный врач. Его зовут Иван Александрович. Он тоже доктор, как Ирина Сергеевна, но только главный. Мама и дядя Геннадий приготовили им угощение. Ирина Сергеевна тоже помогала, потому что была рада, что дядя главный врач придет к нам на огонек. Так говорится, когда кто-нибудь увидит свет в окошке и идет к нему через весь поселок. Я очень люблю Ирину Сергеевну, потому что она вылечила меня от почесухи..." и так далее.
Можно представить себе, какое действие возымели на учителей Петровской десятилетки эти откровения. Конечно же, виноваты во всем были Кузьма Андреич и его завуч, временная учительница Коли, Валентина Егоровна. Нечего было давать детям такие задания и въезжать на них, как на троянском коне, в чужие семьи, но если ты уже влез и проник, то прочти и забудь - Кузьма Андреич же показал безыскусное Колино творение Валентине Егоровне, а та пустила текст по рукам: дня не прошло, как содержание его дошло до супруги Ивана Александровича. Галина Михайловна и так с трудом терпела новую связь мужа-ветреника, которая была, кажется, опаснее прочих и имела свойство так или иначе узакониваться. Проявления ее она видела ежечасно в изменившемся поведении Ивана Александровича: он делался все более невоспитан, несдержан и раздражителен и безбожно врал ей, выдумывая самые фантастические поводы и предлоги, чтоб уйти из дома. Но все это было пока что их личным, семейным делом и никого больше не касалось, теперь же вышло за пределы дома: самые неподходящие для этого люди начали выражать ей соболезнование и часто лицемерным и втайне злорадным образом. Этого она стерпеть не смогла и устроила Ивану Александровичу взбучку с предложением немедленно определиться и оставить в покое либо ее, либо злосчастную Ирину Сергеевну.
К этому-то Иван Александрович как раз готов и не был. Характерной особенностью внебрачных связей является невозможность сделать выбор в пользу одной из двух женщин (или мужчин: чтоб дамам не было обидно). Нельзя, вообще, выбрать между молодостью и зрелостью и поменять день сегодняшний на вчерашний: как следствие этого, наступает расщепление души на две части, равные или неравные - это уж как придется. Но если отвлечься от вечных истин, до которых Ивану Александровичу было мало дела, то больше всего его возмущал гнусный поклеп относительно того, что дело происходило в День Восьмое марта. Если вернуться к вопросу о неравнозначности наших праздников, то нетрудно заметить, что провести вечер с любовницей в День защитников Родины и в Международный женский день вовсе не одно и то же. Восьмого марта он провел в трудах: ездил по поводу все тех же досок, так как анютинский председатель выбрал именно этот день, с большим отлагательством, для выполнения строительных обязательств. (Если быть до конца правдивым, то он и вправду звал с собой Ирину Сергеевну, но она не захотела провести праздник на лесопилке и потом у него на даче, где было еще слишком холодно, несмотря на раскаляемую добела печку: дом был кирпичный, и его нужно было обшить изнутри тесом, чтоб стены держали тепло, а не грели собой лесной воздух.)
Идти со всем этим к Кузьме Андреичу и требовать от него сатисфакции и публичного опровержения школьного сочинения было бы, во-первых, совершенно невыносимо для гордого Ивана Александровича и, во-вторых, что важнее - глупо и бессмысленно. В ярости Иван Александрович направился к Татьяне и Ирине Сергеевне, рассчитывая хоть там найти правду и защиту от клеветы, ничем не обоснованной. Тут он попал в пекло. Новость о литературном дебюте и шумном успехе сына дошла и до Татьяны, и она, тоже в гневе, учинила ему цензурный разгром и почти жандармское следствие. Обычно она его не била, но в тот день он схлопотал пару подзатыльников, и они вырисовывались красными позорными пятнами на шее и клеймили его боязливую творческую душу: он, говоря проще, плакал из-за них, грустил и сильно расстраивался.
-Ишь, какой писатель выискался! Кто тебе разрешил писать, что дома делается?! Теперь так и будешь всем докладывать, кто к кому ходит? Мало ли кто к нам в гости может прийти!.. Почему не показал мне? Я же тебе велела!..
-Как я показать мог? Когда это классное сочинение было?
-Мог заранее план составить! Он предупреждал вас?
-Предупреждал.
-И что тогда?!
-Мне в классе только в голову это пришло. Раньше не приходило.
-Осенило, значит? Лучше бы тебе ничего в нее не входило! Что другие написали?
-Как мать пироги печет.
-Весь класс одинаково?
-Почти что. Сонька Федорова подсказала.
-И все написали? А хорошо, если у двоих-троих в этот день пироги ставили. И правильно! Видишь, какие все умные! У них пирогов не пекут, а они написали! Нашли выход из положения! А он - на тебе: простая душа, соврать не может, все описал - кто ходил к нему и что делали!.. Геннадия зачем сюда припутал? Что ты там написал вообще? Чем мы тут занимались?
-Ели и пили.
-Обжоры, видишь, какие нашлись и пьяницы!.. И ничего больше?..
-Еще написал, что разговаривали.
-О чем?- ужаснулась мать.
-Я этого не написал. Не такой уж я глупый.
-Да, не такой! Вполовину только!..
Кроме них в следственной комнате находились еще, в качестве понятых, Ирина Сергеевна и Иван Александрович. Ирина Сергеевна до поры до времени помалкивала, Иван Александрович, скорбный и пасмурный, раздумывал над тем, вмешаться ли ему в дознание или послать все к черту. Татьяна посмотрела на него, вошла в его положение:
-Вот и дядя главный врач спрашивает, что это ты про восьмое марта пишешь, когда все раньше было. И его тоже подвел, поставил в неловкое положение. У него восьмого марта дежурство было, а он, если тебя послушать, черт-те чем занимался, на работе отсутствовал!
-А что мне про восьмое марта было писать?..- Коля устал радеть за правду, но не переставал защищаться.- Как ты стирала?
-Да хоть это! Стирала, мол, а что, не важно, это вас не касается! Я ей воду подносил!
-Это неинтересно.
-А врать про восьмое марта интересно?.. Так бы и дала тебе по уху!
-Дала уже!.. Я Кузьму Андреича попросил: можно про другой день написать?
-А он что?
-А он не разрешил. Меня, говорит, именно этот день интересует.
-Тоже мне - любитель женский! А ты бы написал - без его согласия!
-Я и написал. Про другой день только...
Круг замкнулся. Нечего было терзать дальше упрямого и правдолюбивого мальчишку, Ирина Сергеевна вступилась за него:
-Что пристали к Кольке? Он не виноват ни в чем. Правду написал подумаешь, числа спутал. Не из-за них же весь сыр-бор разгорелся.
-И из-за них тоже,- внушительно возразил Иван Александрович.- Я из-за него последним вралем выгляжу.
-Да ты и без него им выглядишь. Все ведь на вранье замешано - одним больше, другим меньше. Ты только не пиши, Коля, об этом.
Иван Александрович сердито смолк, а Коля клятвенно пообещал:
-Я, Ирина Сергевна, никогда ни о чем больше писать не буду!
-И письма матери?..- осведомилась Татьяна и, не дожидаясь ответа, перекинулась на докторов:- А я вот что думаю. Чтоб ему писать больше не о чем было, надо бы расстаться нам, Ирина Сергевна. Я уже говорила вам - тогда этим и кончилось, а теперь, гляжу, решать надо. Пока это взрослых касалось, один разговор был, а теперь, когда Кольку припутали, - другое дело стало...
Она, конечно, фальшивила. Колька нужен был ей для отвода глаз, как предлог для отказа, но спорить не приходилось: это было ее право - решать, что ей нужно и как объяснять, чтоб выглядело приличней.
-А он тут при чем?- навострился Пирогов, который (надо отдать ему должное) при этом повороте событий перестал думать о себе, встревожился за Ирину Сергеевну.- Ты погоди с плеча рубить. Так эти дела не решаются. Надо сначала другое жилье найти. У нас с тобой договор заключен.
-Мало ли, договор?.. У меня положение меняется. Замуж выхожу.
-За Геннадия?
-А за кого еще?.. Как нам тут втроем жить прикажете? Или вчетвером все время Кольку забываю. Другого жилья разве нет?
-С этим не так все просто. Желающих мало. А зимой, вообще, считай дохлый номер... Так что ты нам срок дай, по меньшей мере. Если не хочешь, чтоб всерьез поссорились. Жизнь впереди большая.