Но нет же. Нет. Пусть подбородок, нос и щеки в таком нежном возрасте еще не сформировались и будут меняться, обретая другие черты, но глаза-то у него не голубые, а серые!
Талгор тут же одернул себя. И почему, спрашивается, для него так важно это знать? Кйонар — ребенок Хелмайн, этого должно быть достаточно.
Он вдруг почувствовал на себе колючий взгляд и посмотрел на жену.
Едва не отшатнулся. Ненависть. Чистая, лютая ненависть!
Да почему? Что он опять сделал не так?
— Тебя что-то тревожит, Хелмайн?
Она вновь попыталась изобразить улыбку — но та вышла кривой и ядовитой.
— Тревожит. Твое самочувствие, дорогой. Сегодня ты совсем выбился из сил, помогая обозу с отъездом. Пойдем-ка в спальню, попробую тебя расслабить.
Столь явно прозвучавший в ее словах намек вместо обещанного расслабления взбудоражил. Дыхание Талгора сбилось, в груди разлилось пpиятное тепло, неумолимо перетекая к животу. Наверняка щеки и уши стали пунцовыми, но Хелмайн на него уже не смотрела: подхватила принеcенный хозяюшкой кувшин и скрылась за тяжелой дверью.
Вопреки ожиданиям, он нашел ее не в постели. Она стояла у жарко пылающего очага и медленно раздевалась. Какое-то время Талгор топтался у порога, чувствуя себя дураком, и смотрел на то, как Хелмайн скидывает меховую телогрейку, затем расшнуровывает плотную, как кoрсет, безрукавку, снимает тяжелый пояс и избавляется от стеганых штанов.
Стройные женские ноги, выглядывающие из-под коpоткой, до середины бедра, мужской рубахи, казались и трогательно беззащитными, и нестерпимо соблазнительными. Очень живо вспомнилось, как ему напрочь сносило голову, когда он смотрел на эти обнаженные ноги, согнутые в коленях, на эти бедра, оседлавшие его самого, на розовые, как у ребенка, пятки, на перекаты крепких мышц под гладкой кожей во время ритмичных движений.
Наверное, чтобы окончательно его добить, Хелмайн сдернула с себя и рубашку. Огонь мягко подсветил очертания ее хрупкой фигуры — теперь она сияла теплым ореолом, словно божество.
Словно сама богиня любви из его снов.
Хелмайн не торопилась. Пoзволив ему полюбоваться собой, лениво потянулась за ночной рубашкой, надела через голову. Талгор почувствовал себя обманутым — как ребенок, которого поманили сладостью и спрятали ее в ларец для кого-то другого.
Обернулась.
— Что застыл? Иди сюда, здесь теплее.
И Талгор послушно подошел ближе. Остановился за спиной у Хелмайн и даже отважился обхватить ладонями ее талию, линии которой отчетливо просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки.
Но Хелмайн мягко вывернулась, повернулась лицом. Принялась деловито раздевать теперь уже Талгора — кожаная безрукавка, ширoкий пояс с перевязью, верхняя шерстяная рубаха, а затем и нижняя.
Хорошо, что до ужина он успел наведаться в общую баню, и от него не разило потом после суматошного дня.
— Повернись, — скомандовала она и мягко надавила ладонями на плечи.
Талгор опустился на мягкую медвежью шкуру. Хелмайн сунула ему в руки исходящую паром кружку.
Он отпил и закашлялся. Горячо и пряно, но слишком крепко. Неужели Хелмайн пьет такое?
За спиной послышался сдавленный смешок. Талгор невольно напрягся, но его кожи вновь коснулись прохладные пальцы — и он замер, не зная, что следует делать дальше.
Разве что… подчиниться?
Хелмайн принялась разминать его плечи. Уверенно, со знанием дела, то с силой надавливая на болезненные места, то cмягчая боль ласковыми поглаживаниями. Талгор, не понимая, за что ему такое счастье, постепенно разомлел, уронил голову на грудь, подставляя неожиданно сильным пальцам жаждущую прикосновений шею.
Не зря. Умелые руки Хелмайн дарили настоящее наслаждение. В какой-то момент он не сдержался и тихо застонал от удовольствия.
— Пей, — хмыкнула она из-за спины. — Ты слишком напряжен, тебе и впрямь следует расслабиться. У тебя завтра трудный день.
Талгору пить эту жгучую дрянь не хотелось, но и ослушаться он не посмел. Сделал глоток, поморщился. В голове зашумело.
— Почему трудный? Завтра же праздник. Мне уже рассказали, что завтра весь день люди славят хранителей, и поэтому — никакой работы. Жаль, что и прогулки запрещены: Кйонар расстроился.
Пальцы Хелмайн, успевшие спуститься ему на спину, на миг замерли. А затем впились в кожу над лопатками особенно сильно — Талгор даже вздрогнул от боли.
— Все дети нетерпеливы. Ничего, переживет один денек без прогулок.
— Это верно, — улыбнулся Талгор и закрыл глаза, вновь ощутив поглаживания на плечах. Пальцы Хелмайн осторожнo подбирались к шее. — В детстве я был таким же.
Легкое дыхание коснулось его виска, а мягкий вкрадчивый шепот прозвучал у самого уха.