— На моей кухне эта женщина не будет жечь моих ос, — подумала Саша в декабре, когда пришли заказанные мачехой гостиничные карточки, и вот, не прошло и полгода, как все вышло так, как она хотела.
Мистер Аппас хотел стать хозяином «Кленов», но ему досталась лишь Хедда с индийским мальчиком в животе.
Мачеха Хедда хотела стать хозяйкой «Кленов», но ей досталось лишь сари, раскаленный песок и индийский мальчик в животе.
Учитель Дэффидд хотел стать хозяином «Кленов»… Нет, Дэффидд хотел стать хозяином Саши, но ему досталось чаячье золотое кольцо, отосланное Сашей не так давно заказным письмом, на обороте конверта она написала; нашедшего просим вернуть в Монмут-Хаус, заранее благодарим.
Младшая хотела стать хозяйкой «Кленов»… нет, Младшая хотела, чтобы ее оставили в покое. Еще она хотела получить паспорт и уехать на озеро Вембанад.
— Мама не пишет, — говорила Младшая поучительно, — потому что пока ничего хорошего там не происходит. А вовсе не потому, что она меня забыла. Она должна хорошенько устроиться, чтобы вызвать меня к себе, я нарисую красную точку на лбу и сяду в самолет, а ты останешься здесь одна со своими пыльными тряпками — и все ирландские коммивояжеры будут твои!
Через полгода от Хедды пришло второе письмо, Саша не стала его рвать, просто положила в папин ящик с напильниками и засыпала опилками.
Есть трава земленица. Добра та трава очи парить, у кого преют, а парить с листом смородинным, а корень, у кого зубы болят, и клади на зуб, и от того уйметса.
Когда маме исполнилось тридцать пять лет, Саша нашла в лесу редкий серебристый папоротник и подарила ей — в аккуратно склеенном саманном горшке из сада. Через неделю она нашла свой подарок у самых ворот пансиона, в терновой гуще, а потом он и вовсе исчез из виду, будто под землю ушел.
— Вещи не должны быть починенными, — объяснила мама разобиженной Саше, — разбитые или сломанные, они приближают нас к распаду, они живут на самой границе хаоса, даже если прикидываются целыми.
Иногда мамины объяснения проходили мимо Саши — не потому, что она была невнимательна, а потому что в какой-то момент ей как будто закладывало уши. Так бывает, когда выключаешь фары в ночном лесу: голос спутника становится бесплотным и густая лиственная тишина обрушивается на тебя, не давая себя осознать, но заставляя напряженно вглядываться во тьму.
Однажды осенью, году в восемьдесят третьем, Саша ехала с отцом через Вествуд поздно ночью, и машина встала посреди леса, что-то случилось с электричеством. Отец вышел, поднял капот и стал разглядывать проволочки, подсвечивая себе ручным фонарем, а Саша свернулась на заднем сиденье, обеими руками вцепившись в спинку водительского кресла — ни с того ни с сего ей стало не по себе.
Сначала она слышала упругое молчание леса, пробивающееся сквозь заклеенное скотчем заднее стекло, потом — когда закапал дождь — ей показалось, что редкие черные стволы вязов принялись осторожно сдвигаться у нее за спиной. Они сходились тихо и неумолимо, будто хитроумные шотландцы в бирнамском лесу, превращая широкую изъезженную просеку в тоннель обвалившейся шахты, с поблескивающими там и тут сколами серебристой руды.
Саша понимала, что от темноты ее отделяют лишь склоненное лицо отца с прилипшими ко лбу влажными волосами, его ловкие пальцы и слабый синеватый свет фонарика, но этого было достаточно, чтобы дрожь унялась. Вот так же ловко и бесстрастно отцовские руки отделяли ее от мамы в те дни, когда мама расстраивалась, не могла говорить, и в ней наставала вязкая опасная тишина, которая, казалось, вот-вот выплеснется через расширенные, сильно потемневшие глаза — такой оттенок в коробке с красками назывался кобальтовая синь.
Люди становятся лучше, когда немного поизносятся, вроде как ружья или седла, говорила Дейдра, но Саша не верила — мама изнашивалась так быстро и неумолимо, что у всех в доме дух перехватывало.
С тех пор, как Фергюсон прописал ей розовые таблетки, у мамы стали появляться новые странности, вернее сказать — несуразности, точь-в-точь как в самих «Кленах», когда Сонли в них только обосновались. Первые полгода, а то и больше, в доме сплошь и рядом что-нибудь несуразное обнаруживалось: то антресоли, забитые толстыми плюшевыми занавесками, то чуланчик в подвале, зачем-то запертый на замок, — когда его открыли, на полу нашли только банку с засахарившимся терновым повидлом и наклейкой «1974».
Есть трава пухлец, ростет по старым межам при пашнях, цвет на ней бел и собою бела же.