— Ну, я отправился, не то опоздаю, — прервал свой рассказ Алексей.
Я вышел на крыльцо вместе с ним. Он взял меня за руку и, оглянувшись на дверь, сказал:
— Вот что, милый, Катюша-то на тебя обижается.
— За что? — встревожился я. — Чем я мог обидеть ее?
— Мы с тобой друзья, живем попросту, — притянул он меня к себе поближе, — а Катюша вроде как в стороне. Ты ее даже на «вы» называешь: ей это обидно.
— Алеша! Что ж в этом обидного? «Вы» — уважение к женщине.
— Не в этом сила, — перебил меня Алексей, — может, не так я сказал, может, не обидно ей, а горько, что ли…
Теперь я понял, и мне стало самому горько и стыдно.
Я вытаскивал пули из патронов, Катюша прибиралась на кухне, видимо куда-то очень спеша. Никогда она так не гремела посудой, как в этот раз. Наконец шум стих, и Катя появилась в горнице, на ходу вытирая полотенцем руки. Она что-то хотела мне сказать, да засовестилась и отвернулась.
— Катя, ты чего испугалась? — подтрунил я. — Первый раз, что ли, меня увидела?
Но как-то неуверенно выговаривалось первое «ты».
То же самое получалось и у Катюши. Кое-как она решилась.
— Попить захочешь, — неуверенно сказала она, — возьмите на кухне молоко. Я кринку в ведро с водой поставила. Сама неподалечку схожу.
— Ты надолго, Катя? Не то я снова спать на сеновал уйду.
— А чего тебе на сеновал? Сейчас и в избе прохладно. Ложись на кровать и спи.
И, радуясь, что твердо выговорила «тебе», она убежала.
Меня одолевала скука. Пули из патронов я вынул, и больше делать было нечего. Я вышел на крылечко, сел на ступеньку.
Возле меня, на песке, широко раскинув лапы, лежал мохнатый серый кот. Проплутав где-то всю ночь, он теперь нежился на пригреве. Я покликал:
— Васька, Васька! Кис, кис, кис!
Васька быстро поднял голову, вытаращил круглые желтые глаза, но, сообразив, что кличут его от нечего делать, откинулся снова на песок, вывернулся вверх животом и прикрыл лапкой нос. Дескать, идите лучше спать и другим не мешайте.
Так я и поступил.
Проснулся я после полудня, когда вернулась Катюша. Она тотчас принялась готовить обед. Все у нее было припасено с утра, оставалось только расставить на столе посуду да сварить на таганке уху из налимов. Я взялся ей помогать, стал чистить картошку. Катюша на шестке между двух кирпичей, поставленных на ребро, разводила огонь. Когда щепки разгорелись и пламя дружно охватило котелок, Катюша села рядом со мной на скамью.
— Чего я тебя спрошу, — начала она, по-ребячьи побалтывая ногами, — да не знаю, как начать. Только, чур, про наш разговор никому не рассказывать. Такая у меня затея: вздумала я потихоньку от Лешки грамоте выучиться…
— Грамоте? Вот умница. А почему потихоньку? Неужели Алеша препятствует?
Катюша сокрушенно смотрела на меня: «Ничего-то вы не поняли».
— В том и затея, — объяснила она, — чтобы он пока не догадывался. Вот я второй месяц тайком и бегаю. Лешка — на работу, я уберусь — и к подружке. Хорошо она грамотная. Началось-то ради смеха, а теперь твердит мне одно: «Не оставляй свою затею». Так вот, как вы думаете?
— Катенька, — серьезно сказал я, — да за такую затею тебя расцеловать следует.
Катя расхохоталась.
— Ну, это-то чего! Нет, вы скажите… скажи, — поправилась она, — на чем мне надо будет остановиться?
— То есть как остановиться? — не понял я.
— Да ведь нельзя же мне без конца учиться! Я тебя и задумала спросить.
— А ты учись, Катя. Учись без конца. Коли взялась, так зачем же тебе останавливаться?
— Ну-у, — разочарованно протянула Катюша, — так-то мне все говорят. Что толку из этого? Это не совет. Никакой из меня доктор или инженер не получится. Да и не хочу я инженером быть. А ты бы мне сказал, сколько самое большее для дома надо грамоты.
Переспорить ее было трудно. И я пошел в обход:
— Смотря чему ты уже научилась.
Катюша с готовностью побежала на кухню, где-то на полке погремела посудой и принесла тетрадку, бережно обернутую газетой.
Раскрыв тетрадь, я увидел крупные буквы, чуть ли не в медный пятак величиной, со всех сторон измятые, как утильные консервные банки. Они тесно лепились в строчку, иногда даже взбираясь друг другу на плечи. Разрывов между словами почти не было. Писала Катя так, как говорила, — сплошь и рядом встречались сибирские словечки и обороты речи, орфографические ошибки…
И все-таки все это было здорово!
Я несколько раз перелистал тетрадь. Катюша с тревогой наблюдала за выражением моего лица. Тогда, прикинувшись совершенно равнодушным, я сказал: