— Не понимаю, — сказал ему директор, перевертывая шуршащий лист газеты, — зачем тебе понадобилось это? Что пользы от такой огласки? Обнаружилось, что Никулин не справляется с работой, — честь и хвала тебе, что помог это установить, — так Иван Андреевич обо всем мне уже рассказал. Что может еще прибавить газета? А этим ты только подрываешь мой авторитет.
— Я, Николай Павлович, не к сплетницам на базар пошел, а в партийную газету, — глухо вымолвил Алексей. — Пусть другие на этом примере учатся. Да…
Директор молча поднялся. Алексей подумал: сейчас грянет буря. Но зазвонил телефон. Николай Павлович: схватил трубку, рубанул будто топором: «Алло! Алло!» — и сделал рукой знак Алексею: «Можешь идти…»
Вечером состоялось партийное собрание. Защищаясь, Никулин говорил очень долго, говорил не останавливаясь, словно с окончанием его речи кончалась и вся его жизнь. Возможно, что собрание ограничилось бы только резкой критикой, если бы Никулин неожиданно не стал чернить Алексея и упрекать того в сведении личных счетов. Вывернув все наизнанку, он рассказал о своей ссоре с Алексеем и заявил, что об этом на лесозаводе знали все и что афишировал их ссору не кто иной, как сам Худоногов.
Все это было так мелко и глупо, что среди присутствующих на собрании пронесся единодушный гул возмущения. Не видя одобрения на лицах окружающих, Никулин к концу речи признал безусловно справедливой критику его работы.
Когда председатель собрания внес предложение поставить на вид Никулину, все единодушно с этим согласились. Директор лесозавода попросил слова. И многие подумали, он возьмет под защиту Никулина. Но Николай Павлович начал с публичного извинения перед Алексеем:
— Я должен признаться открыто, что вначале неправильно, не по-партийному оценил статью товарища Худоногова и неправильно на нее реагировал. Наш с ним разговор по этому поводу, — хотя он был и без свидетелей, — не частный разговор. Я был неправ как директор и неправ как коммунист. Прошу собрание принять это мое заявление.
Алексей не выдержал, крикнул с места:
— Николай Павлович, — я на вас не в обиде!..
— Я буду говорить теперь о Никулине, — продолжал директор, пропуская мимо ушей реплику Худоногова. — Возможно, что действительно человек оказался не на месте, возможно, что Никулина целесообразнее было перевести на другую работу. Мы это продумаем. Но это никак не давало ему права проваливать порученное дело втихомолку и даже дезориентируя при этом руководство и партийную организацию лесозавода. Так коммунисты не делают! Вместо своевременного и честного признания своей неспособности, Никулин стал хитрить, путать документы, всех успокаивать. Попался на удочку и я, увлекся другими вопросами производства, на этот участок не обратил должного внимания. Будем исправлять положение. С мерой партийного взыскания Никулину я целиком согласен.
Никулин закрыл ладонями лицо, опустил голову и так просидел до конца собрания. Когда голосование было уже закончено, он встрепенулся, встал, потер кулаком свой широкий подбородок и хриплым, срывающимся голосом сказал:
— Даю слово… так… больше… не будет… Смалодушничал: за приработком погнался. Основную работу запустил…
С собрания расходились поздно. Попутчиком Алексею до города оказался только Иван Андреевич, все остальные жили в рабочем поселке.
После многих часов, проведенных в душном, накуренном помещении, ночной надречный воздух казался особенно легким и свежим. Они сразу сошли с пыльной, давно не видевшей дождя дороги и брели без тропы по кромке берега. На гладком, как полированный черный, металл, плесе Чуны резво «плавились» хариусы — выскакивали из воды в погоне за мошками, оставляя широкие круги на воде. Грохот бревен и перестук машин лесозавода, работающего в ночной смене, постепенно отдалялись, глохли и вскоре смешались с шорохом волн в далекой шивере. Огни прожекторов исчезли за поворотом, и место, где стоит лесозавод, можно было угадать только по бледно-опаловому пятну в небе.
Впереди показались огни железной дороги. Пыхтя и осыпая себя красными искрами, блестящий черный паровоз вытягивал на подъем тяжелый товарный состав. Хвостовой вагон с желтым глазком фонаря был так далеко, что казалось, замер на одном месте.
Иван Андреевич опустился на землю, привалился спиной к кусту черемухи, росшему над самой рекой. Показал Алексею место рядом с собой.
— Давай посидим, Алексей. Мне все равно сегодня ночь не спать. Не могу я к таким вещам относиться равнодушно.
— Мне тоже не уснуть, — сказал Алексей. — Кровь расходилась, надо дать ей успокоиться.