Мерцала звездная тишина над потерянным пространством. Безмолвный шорох над безмолвьем песков, забывших о времени, забытых временем. Сколько им лет? Сто, двести, триста тысяч?..
Что-то тонкой ветвистой тенью метнулось на ближний бугор, застыло оглядчиво. Ящерица, варан? Побежало неслышно, скрылось за кустом терескена. Рядом похрапывал шофер, время от времени дергая рукой, словно переключал скорости: все еще ехал по пескам...
Неземная ночь, неземная земля... Будто здесь когда-то уже взорвалось дьявольское ухищренье человеческого ума. Взорвалось — и пришибло небесный купол в звездное небытие...
Никритин приподнялся, переменил положение.
Словно отражение неба, теплились сквозь пепел угольки саксаула. Костер угасал, подергивался грифельной пеленой.
Пепел и песок. Прах земли. Тлен, осыпающий материки, осыпающий океаны. Рыхлые хлопья свинцового оттенка, медленно падающие на палубы рыбацких баркасов. Рыхлые призраки смерти, и не сразу пробудившийся ужас в японском разрезе глаз...
Помнится, читал — высказывалась гипотеза об исчезнувшей планете солнечной системы, мертвые осколки которой кружатся в межзвездном холоде. Планета Фаэтон... Математические выкладки и законы астрофизики свидетельствовали, что была планета и разрушилась, породив кольцо астероидов. Почему? Казалось бы, самая волнующая тайна — смерть целой планеты! И никто почти не задавался этим вопросом — почему?.. Странно, ибо напрашивалась мысль — а не виноваты ли ее неосторожные жители? Может, это предостережение? Может, и у них, на Фаэтоне, начиналось с подобного же неба — желтого, стронциевого?..
Никритин повернул голову и прислушался. Вылупившись из невидимой точки, стал концентрически расширяться гул самолета. Наплыл, повис одиноко над темными барханами...
Где-то рядом с шелковым шелестом посыпался песок.
Никритин поискал глазами и увидел сдвоенную красно-зеленую звезду, заметно перемещавшуюся среди прочих... Самолет... По ассоциации вспомнился тот, другой, — такой обыденный и домашний внутри, — на котором улетал из города. Сходный, бередящий все естество, стон моторов... Стойкий — на одной ноте — гул бесед... Номер журнала — со стратегической картой ВВС США, переходивший из рук в руки... Фотокопия, где земля — по квадратам — размечена на истребление... Вглядеться бы в лица авторов этой карты, проникнуть в их психологию. Не карикатурные же это личности?! Однако, в здравом уме и твердой памяти, под чем они подписались? В перспективе — мертвый шар, по поверхности которого ветер перекатывает волны песка. Что ж, никогда не видели пустынь? Хотя бы собственный штат Аризона? Так что же все-таки? Посходили с ума? Непостижимо, непонятно!..
И столь же непостижимо, что здесь, у костра, сидели всего час назад люди, — из плоти и костей, хрупкие пред мощью современной военной техники, — сидели и беззаботно «травили», мешая быль с небылицами.
— Уйди, старатель, искажу! — кричал захмелевший Рэм, выбирая пальцами кусочки мяса из консервной банки. — Старатель, цыган, бродяга! Разве цыган поймет Сибирь? Сибиряк, он знаешь кто? Его атом не возьмет, во! Он не избалован цивилизацией!.. Был тут у нас один, с киношниками из «Мосфильма». Парижская штучка! Все беспокоился сопровождающий: ах, Европа, ах, ванну бы ему!.. А парень — вышло-вылезло — оказался настоящим. На третий день поскидал с себя барахлишко-неглиже и ел руками бешбармак. И руки вытирал о волосы. И — ничего!.. Короста цивилизации, говорят, сдирается песочком в три дня. Это — по-нашенски! Во!..
— Штучка! Тоже... — уже изрядно выпивший экепедитор отмахнулся от чего-то невидимого. — Разные бывают штучки. Тоже... У меня вот как-то мешок со змеями сперли. А? — Снова отмахнувшись рукой, он оглядел замолкших слушателей и удовлетворенно кивнул. — Прорезиненный такой мешок. Тяжелый. Одни эфы. Для научного института. Эфы, да... кладь экстра-класса: куснет — и амба!.. Зашел это я в чайхану, пошел кок-чай заказывать. Вернулся — нет мешка. Сперли... штучки! Вопрос — что поделалось с ними, когда делиться стали?
— Сибиряк бы не растерялся!.. — зевнул с подвывом Рэм и начал подтыкать под бок кошму, прилаживаясь спать. — Вон, мой дед... Тут все дедов помянули, мой, что ли, хуже!.. Ему старовер один, сосед, насолить хотел, ульи свои вкруг дедовой заимки раскидал. Ну, жалят кого ни попадя... А глядишь, и хозяин пожалует, медведь. И что же? Дед посеял мак — и у того все пчелы стали дрыхнуть целыми днями, насосавшись макова сока. Опиум же, кого хочешь сморит... — Рэм еще раз зевнул и отвернулся от костра. Сморило его...