— Ах... не то! — вздохнула она, смущенно улыбнувшись. — Сама не знаю — чего хочется...
Она перевернула пластинку. Комнату заполнили нежные, вкрадчивые звуки скрипок, рассказывающие о красавице реке Влтаве.
Бурцев курил у раскрытого окна, глядя на задумавшуюся Вечеслову. Она сидела, склонив голову и прикрыв глаза, вся уйдя в эту фантазию на темы Сметаны. «А Влтавы, наверно, и не видела», — подумал Бурцев, вспоминая, как плещется зеленоватая вода у пражских мостов.
Не нарушая музыки, даже, казалось бы, вторя ей, доносились сквозь окна приглушенные шумы вечернего города, в которых трудно было разобрать отдельные голоса. Лишь звук завизжавшего на повороте трамвая выделился отдельной нотой.
Пластинка кончилась. Остановив крутящийся диск, Вечеслова сидела неподвижно.
Бурцев глубоко затянулся и выпустил дым в окно. Да... Влтава... Одиннадцать лет прошло. На легком ветерке, дующем с реки, остывали танки... Опустив ноги с парапета набережной, сидели танкисты... И среди них — техник-лейтенант Бурцев... Во внезапной звонкой тишине расплывался мирным облачком дымок папирос...
— Два дня газет не читал... — негромко проговорил Бурцев. — Что в мире делается?
Вечеслова подняла голову и взглянула на него, стараясь уловить ход его мыслей.
— Разрядка держится, — так же негромко сказала она. — И уж так бы и держалась... Страшно подумать, чтобы снова... — Она зябко передернула плечами и помолчала. — А газеты вон, на столике.
— Надо будет нам приемник купить, — все еще думая о своем, сказал Бурцев. Кажется, он не заметил своей оговорки. Вечеслова лишь взглянула на него и ничего не сказала.
— Пойду... — Бурцев поднялся с места. — Спасибо вам за все!.. Отдыхайте... Газеты я все же возьму.
— Подушку не забудьте, — просто сказала Вечеслова и улыбнулась.
Бурцев еще раз кивнул на прощанье и вышел, прикрыв за собой дверь.
Убрав со стола и застелив девичье-простую постель, Эстезия Петровна потушила свет и подошла к окну. Положив руки на тонкие прутья оконной решетки, она задумалась.
Небо, словно подернутое пеплом, еще оставалось светлым. Высоко-высоко проступала, как тающий кусочек льда, луна.
Да, ей нравился этот спокойный человек с внимательными серыми глазами. Но почему он так иронически сказал: «Независимость — в болтанье ногами?» Это было неприятно... Ну и пусть! Пусть думает что угодно...
— Только без глупостей!.. — сказала она себе, вздохнув, и скинула халатик. — Ты не девчонка... В тридцать один год можно говорить и поступать так, как тебе нравится... Без драм и душевного разлада.
Но какое-то беспокойство в душе оставалось, не исчезало...
Закинув руки за голову, она стояла посреди комнаты. Вечерний холодок, как речная вода, охватывал тело, студил кровь. Эстезия Петровна вынула из волос шпильки и встряхнула головой.
— А!.. Все ерунда... — сказала она и, вытянувшись на постели, прикрыла глаза. Медленно-медленно, как затухающая нота, беспокойство уходило. Если так, не двигаясь, полежать, станут наплывать — не мысли, нет, — а какие-то прозрачные видения: милое далекое детство, мир чистоты и беззаботности.
...Вот на крылечке бревенчатого дома сидит темноглазая девочка лет пяти. Она смотрит на солнце и морщится. Ей кажется, что солнце ощупывает ее лицо лучами. Щекотно и весело... Ползет божья коровка, похожая на мухомор. Девочка тычет в нее пальцем. Жучок замирает. Потом приподымает надкрылья, ершится, сучит лапками — и вдруг взлетает. Девочка смотрит вслед — и опять щекочется солнце...
Рядом, на бревнышке, сидит дедушка. Он пасечник, от него всегда хорошо пахнет. Дворняжка Маркиз, склонив голову, смотрит на него рыжими веселыми глазами. Дедушка задирает мягкие уши собаки.
— Глупой, — говорит он, напирая на «о». — Ах ты, глупой!
Собака радостно взвизгивает.
...Вот девочке лет десять. Загорелая, в одних трусиках, она сидит на сучковатой жерди изгороди и, что-то напевая, болтает ногами. Мимо идет бабушка с лукошком проса для кур. Она строгая.
— У, срамница! — ворчит она. — Целый день ногами болтает — беса качает. Брысь!..
Девочка убегает в комнату. Здесь громоздятся натянутые на подрамники холсты, пахнет ореховым маслом. Отец у нее художник. Каждое лето она приезжает с отцом сюда, в татарское село Абдулино, что лежит на красивом притоке Камы — речке Ик. Правда, местные жители уверены, что это Дема, воспетая в татарских песнях.
Папа говорит, что приезжает «на этюды». А на самом деле просто не хватает денег, чтобы и маме, и ему ехать на Черное море. Да и девочку не с кем оставить... А зачем маме ездить на курорт? Она здоровая, красивая. И потом — вон же сколько едет сюда «кумысников»! Совсем как курорт. Снимают комнаты у татар, пьют кумыс. Бабушка как раз на ферме и работает. Девочка бегает иногда к ней, помогает чистой деревянной лопаточкой взбивать кобылье молоко. Потом приносит домой разлитый в бутылки кумыс...