А скоро скончалась бабушка. Подымая в колхозном амбаре мешки, она надорвалась, и к тому времени, когда прибежала вызванная со станции Тэзи, она уже не могла говорить. Только пристально, жалостливо смотрела на внучку... Но, казалось, какая-то страшная сила хотела доконать Тэзи: пришло извещение о гибели отца.
Тэзи окаменела... Не было уже слез плакать. Сколько таких ударов может вынести человек? Ей теперь стало все равно... И когда Роман Львович, упирая на то, что она совсем одна, а он ей — не чужой, предложил выйти за него замуж, она равнодушно согласилась.
— Быть может, скоро и меня... и меня... — говорил он голосом, в котором дрожал животный страх. Однако непохоже было, чтобы он собирался вернуться в строй, хотя пошел уже третий месяц пребывания его в тылу.
Тэзи как-то опустилась. Она механически выполняла свои нехитрые обязанности на станции, выстукивая колеса и бандажи тормозов, заливая в буксы смазку. Возвратившись домой, устало валилась на постель, равнодушно слушая болтовню Потея.
— Заживем еще, — разглагольствовал тот. — Кончишь институт — получишь диплом. Без него нельзя. Это щит... Не хочешь оригинальные полотна делать — еще лучше. Я же видел, как у тебя получаются копии. На этом большие деньги можно иметь!
Расхаживая мелкими шажками по комнате, он хрустел пальцами рук, словно уже видел эти деньги.
— Оставь, — лениво отмахивалась Тэзи. — Чепуху городить...
Но Потей, сидя целыми днями дома, все более увлекался своей идеей, любовно обдумывая детали их будущей жизни. Впрочем, он не забывал исправно следить за десятком несушек, собирая из-под них яйца.
К Тэзи он становился день ото дня придирчивее. Голос его сделался каким-то капризным и требовательным, каким бывает иногда голос тяжелобольных, но слабых людей. Он все более входил в роль мужа, так, как ему представлялась эта роль. И в жизнь Тэзи — без того нелегкую — вошло что-то донельзя грязное, пошлое и чуждое ей.
Однажды, когда она вернулась позже обычного, он встретил ее криком.
— Что же, мне тут с голоду помереть? — подскочил он к ней. — Если не можешь возвращаться вовремя, могла бы оставить карточки!
Тэзи положила на стол принесенный хлеб и бросила ему карточки.
— Бери! — сказала она, устало вытягиваясь на постели. — Все бери!..
Она полежала немного и, сдержавшись, произнесла:
— Пригодишься хоть для этой работы...
— Что! — взвизгнул Потей. — Попрекаешь куском хлеба, дура?
Несуразно жестикулируя, он забегал по комнате.
— Пусть только кончится война, я же тебе карьеру сделаю! А ты... хлебом... дура!..
Тэзи приподнялась на постели и, быть может впервые, разумно взглянула на него.
— Ты что же? — спросила она. — До конца собираешься так просидеть?
— А ты прикажешь на бойню идти?! — Роман Львович боком подбежал к ней. — Да? Да?
Встретив темный взгляд Тэзи, он отступил и выкрикнул:
— Не пойду!..
— Придет повестка — пойдешь, — уверенно сказала Тэзи.
— Ха-ха!.. — хохотнул Потей. — Документы-то у меня чистые! Вот... вот!.. — Он вытаскивал из карманов какие-то бумажки и протягивал их Тэзи. — Дура!.. Хочешь мужа... на бойню...
— Так, значит, ты — дезертир? — напряженно спросила Тэзи.
— Ха!.. — снова хохотнул Потей. — Выискала страшное слово. А кто это узнает?
Тэзи вдруг дико вскрикнула и бросилась на него. Позже она никак не могла вспомнить, что произошло дальше. Помнила только, как в ней вскипела вся горечь последних дней. За что же умирали папа, бабушка, Ильдар? Неужели лишь для того, чтобы этот паскудник отсиживался здесь? Убью!..
Когда Тэзи пришла в себя, Потей уже заперся в другой комнате. Там стояло молчанье.
Тэзи накинула полушубок, повязалась платком, подтянула сапоги... Нет, оставаться здесь нельзя! Бежать, бежать!.. Куда — она еще не знала.
Сбежав с крыльца, она зашагала по лужам начинающейся оттепели на станцию. Даже по вечерам дорога не замерзала. Разъезжались ноги в грязи. Волглый весенний ветер набивался в рот и перехватывал дыханье...
«...Мама, мама! Где ты?.. Неужели же ни разу и не вспомнила? Если бы у меня была дочь, я бы ее так не оставила!»
Эстезия Петровна не спала. Настольные часы мелодично отсчитывали мгновенья бессонницы. Сгустившийся лунный свет расплывался в налитых слезами глазах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бурцев успел, пройдя на кухню, побриться у висевшего над раковиной зеркала и одеться, когда услышал негромкое гуденье мотора и шуршанье шлака под колесами. У дома остановилась машина. Он вышел на крыльцо и громко прихлопнул дверь. Из листвы молоденькой акации порскнула стайка воробьев, словно их вытряхнули из мешка.