— Ага.
— А коли так, то давай будем разговаривать. По-простому, без злости. Идет?
Димка кивнул головой.
— Ну, вот, скажи-ка, — наклонился к столу Ромаданов, — ты знал, что папиросы краденые?
— Знал... Валет говорил, — неохотно ответил Димка.
— Гм!.. — удивился Ромаданов, не ожидавший такого откровенного признания. Опыт подсказывал: новичок! Чекист Ромаданов не первый год сталкивался со страшным наследием войны и разрухи — беспризорностью. С болью в сердце смотрел он на запуганных, озлобленных человечков, глядевших на него, как хищный зверек на охотника. Одно слово — архаровцы! Попотеешь, покуда выправишь таких! Но тут — другое. Вот сидит перед тобой человек, маленький — а человек. И, может быть, от тебя, от первого, кто поговорит с ним по-человечески, зависит — с кем он пойдет, кем станет.
— Эк тебя! — крикнул он, нахмурившись. — Как же это ты... если знал?
— Кормил он утром... Сказал — деньги даст.
— А сказал бы убей — ты бы и убил?
— Нет... Я продавать больше не пошел бы... Ну его!..
— Эх ты, Виконт!.. — как-то хорошо улыбнулся вдруг Ромаданов. — Виконт!.. Так, что ли, кличут?
— Это он — так, — Димка слабо кивнул назад.
— Ну, а зовут-то как?
— Димка... Бурцев.
— Дмитрий, значит... — Ромаданов хитро прищурился. — А что это такое — виконт — ты знаешь?
— Знаю. Читал. Виконт де Бражелон.
— Ишь ты! — Ромаданов смешно вскинул белесые брови. — Да ты, брат Дмитрий, выходит, начитанный! Учился, что ли? Из школы удрал?
— Ага, — кивнул головой Димка.
Ромаданов обошел стол и, придвинув свободную табуретку, сел рядом с Димкой. Тяжелой рукой он приподнял Димкину голову за подбородок. Большие, серые, расширенные волнением глаза глянули на него. Ромаданов не выдержал этого взгляда.
— Гляди, что делается, Соловьев, — обернулся он к «франту». — Что делается, а?
Соловьев отложил в сторону ручку и, оторвавшись от исписанного листа бумаги, впервые прямо и доброжелательно посмотрел на Димку. Его полные, девичье-яркие губы дрогнули в улыбке.
— Ну-ну, рассказывай, — сказал Ромаданов, слегка тряхнув Димку за плечо.
А что, собственно, было рассказывать? После смерти родителей жил у тетки. По Двенадцатой линии. Ходил в шестой класс девятилетки. Потом умерла и тетка. Соседи говорили: иди в интернат. А он не хотел. Плохо жили интернатские. Шпана какая-то, всегда дрались с их улицей. Ну, первое время жил, продавая кое-что из вещей, — ходил там один такой «шурум-бурум берем». А скоро продавать стало нечего. Тут домоуправляющий вселил в их квартиру знакомых. Соседи, правда, подняли шум, да куда там! Сговорились, что новые жильцы купят мебель и помогут поехать в Курск, где жила другая тетка. Приехал в Курск, ходил-ходил, никого не нашел. Денег тоже не стало. Хорошо — подвернулся Костька, стали промышлять по базару, Костька и говорит: поедем в Одессу — там житуха мировая. С воинским эшелоном добрались до Харькова. Красноармейцы подкармливали по дороге, а интендант выдал вот старые галифе и гимнастерку. Дальше ехали на крышах вагонов. Уже в Крыму, когда проехали Джанкой, за ними погнались. Стали бежать, прыгая с вагона на вагон. Костька и сорвался. Те, которые гнались, остановились, замахали руками, что-то закричали и побежали назад. А. Димка остался один. Жалко Костьку...
Димка заморгал и, шмыгнув носом, отвернулся.
— Жизнь... — глухо произнес Ромаданов. Он сидел сгорбившись, положив локти на широко расставленные колени, и разминал папиросу.
— Эх ты, горе луковое, — сказал Ромаданов, выпрямившись и нашаривая в кармане спички. — Имеешь шесть классов образования — и в блатную компанию влез.
— Ну, шестой я не кончил, — сказал Димка.
Ромаданов закурил и выдохнул струю дешевого табака.
— Это все едино... А я вот всего два класса церковно-приходского имею. Остальное уже самоуком одолевал, как в типографию поступил. Чуешь?
— Ну да?.. — недоверчиво обернулся к нему Димка.
— Вот тебе и «ну да», — сказал Ромаданов, насмешливо выпятив губу. — Что с тобой, таким образованным, делать теперь?
Димка молча потупился.
— В интернат, значит, ты не хочешь?
— Нет, — ответил Димка и мотнул головой.
— В трудколонию тебя отправить? Тоже вроде неладно получится. Как ты думаешь, Соловьев? — обернулся Ромаданов.
— А за что его туда? — отозвался тот. — Я не вижу элемента...
Он не договорил и замолк. Ромаданов раздумчиво попыхивал папиросой.
— А что если... — нерешительно начал Соловьев и густо покраснел.
— Ну?..
— А что, если я возьму его с собой? В самом деле, а? — оживился Соловьев.