— Пойдем в литейный цех, — сказал он. — Плохо там, э...
— Что, опять женский вопрос? — улыбнулся Бурцев.
— Женский, э... Выкидыш... — хмуро ответил Муслим. — Говорил этому черту: переводи всех на легкую работу... Не слушал, э!..
— Хорошенькое дело!.. — нахмурился Бурцев. — Почему же она в декретный отпуск не шла?
— Я знаю, э?.. — отмахнулся Муслим. — Может, не срок... А может, ребенка не хотела.
— Ну, пойдем... — неохотно сказал Бурцев. — Придется, значит, и делами литейки заняться... Еще одна проблема...
А каждый день рождал их все новое множество.
И снова мелькали листки настольного календаря, будто ветер их переворачивал...
Наступила середина июня. Близился конец квартала, близился срок сдачи нового станка. Испытания его были назначены на полдень.
Дни летнего солнцестояния в Азии — не пустые слова. Пронзительно-яркие отвесные лучи падали сквозь застекленную крышу на участок сборки. Золотилась пыль, возносясь кверху, — и казалось, что крышу подпирают зыбкие световые колонны. Из вентиляционных труб шел сухой горячий воздух. Если подставить под него лицо, кожа мгновенно высыхала и неприятно обтягивалась.
Станок — еще не окрашенный, со снятыми кожухами, весь какой-то раздетый, — стоял на испытательном стенде, возле которого в безмолвной нервной суматохе возились слесари-сборщики. То и дело кто-либо из них убегал и возвращался. Что-то подкручивал и подтягивал гаечным ключом Ильяс. Взмокшее лицо его было перемазано маслом; нательная сетка, обнажавшая волосатую грудь, прилипла к телу; маслянистые хмельные глаза вряд ли замечали окружающих...
В сторонке, на ящике, сидел Савин. Непривычно молчаливый, он лишь обмахивался платком и взглядывал то на станок, то на Бурцева, который спокойно курил, засунув одну руку в карман.
Наконец, без особого предупреждения, Ильяс включил мотор, и из станка — с интервалом чуть меньше минуты — стали выскакивать звонкие металлические карандашики со специальной насечкой — шпиндели. Гудел мотор... Позвякивали, ударяясь о плиту, карандашики... Станок работал. Все было до обидного буднично и просто. Атмосферы праздничности не получилось. У Бурцева были свои основания не слишком волноваться: не он начинал это дело, не он переболел за него. Но другие? Вот стоит Ильяс и молча смотрит на шевелящуюся кучу шпинделей. Он все вытирает и вытирает куском ветоши замасленные руки, и в движениях его чувствуется скорей облегчение, нежели радость. Сказалась ли усталость, или успел перекипеть, — и достигнутая цель уже не волнует? Но так или иначе, станок работал — и это было хорошо. Бурцев готов был сознаться, что станок — очко в пользу Гармашева в их заочном споре. Его удивляло лишь отсутствие авторов: Ходжаев и Шафигуллин не пришли на испытания.
Казалось, единственным человеком, который искренне радовался, был Савин. Взяв Бурцева и Ильяса под руки, он заулыбался, зашумел.
— Ну, братья-разбойники... — говорил он, заглядывая им в лицо. — Когда отгружаете?..
Вечеслова насмешливо взглянула на него и, потупившись, глядя себе на ноги, медленно пошла из цеха.
— Отгрузим... — усмехнулся Бурцев. — Получишь в срок...
Проводив Савина до проходных ворот, Бурцев поспешил к себе в кабинет, в мир относительной прохлады. Солнце пекло нещадно. Казалось, его лучи отражались от фаянсового, белесо-голубого неба и низвергались на обнаженный двор с потрескавшейся, истолченной в пыль землей... Проходя коридором мимо двери вновь организованной конструкторской группы, он остановился. «Зайти?..» За дверью стояла тишина. «Не стоит...» — подумал он и пошел дальше.
А через час таинственная дверь раскрылась, и «отцы-пустынники» вышли в коридор. Ходжаев запер дверь двойным оборотом ключа, подергал ее и кивнул Шафигуллину.
Пройдя меж чертежных столиков конструкторского бюро, они подошли к Ильясу. Лица у них были странные.
— Что случилось? — Ильяс вскочил, с неосознанной тревогой глядя на них.
— А вот пойдем, увидишь... — уклончиво ответил Ходжаев.
Над чертежными столиками поднялись любопытствующие головы. Когда трое пошли из комнаты, их проводили настороженными взглядами.
Спустя некоторое время заметили, что все трое, с рулонами каких-то чертежей в руках, прошли в кабинет Бурцева.
— Вот смотри, Дмитрий Сергеевич... — сумрачно сказал Ильяс, расстилая перед Бурцевым чертежи.
Это была измененная схема нового, только что опробованного станка. Впрочем, измененной ее можно было назвать лишь условно, поскольку оставались некоторые из старых узлов. Но в целом это была совершенно новая машина. В проекте присутствовала та техническая смелость, та самобытность, которых не хватало старому варианту.