Бурцев стал объяснять.
— Ну, знаем мы эти переделки на ходу!.. — перебил Савин, как только понял, в чем дело. — Либо будет, либо нет... Мне не нужно журавля в небе, ты мне дай синичку, которую я видел. А не дашь — не обессудь, буду жаловаться. Может, у тебя и две головы, а у меня — одна!..
Бурцев задумался. Позиция заказчика осложняла дело. Отступить? Отказаться от ценной технической идеи? Никогда!.. В конце концов, это — не частное дело. Ни его, Бурцева, ни Савина, ни самих авторов. В тот момент, когда они положили чертежи на директорский стол, проект стал принадлежать обществу. Да, теоретически, отвлеченно, это было так... А практически... Что же, вечером увидим... Жаль, что придется опоздать к началу собрания: надо ехать на переговорную станцию.
В шесть часов к нему зашла Вечеслова.
— Я ухожу, Дмитрий Сергеевич, — сказала она негромко. — У меня что-то голова разболелась... Вот передайте, пожалуйста, Кахно фондовое извещение на лес. Он все беспокоился.
— Да-да, пожалуйста... — сказал рассеянно Бурцев, засовывая бумагу в карман. Вечеслова, казалось, чего-то ждала. Но что он мог сказать до разговора с Ольгой? Бурцев терялся. Чувствуя, что говорит глупость, он все же спросил: — Может... возьмете машину — и к врачу?..
— Обойдусь... До свадьбы пройдет... — усмехнулась Вечеслова и, кивнув головой, вышла.
Бурцев с досадой отодвинул кресло и, подойдя к столу, закурил. Небо, с утра затянутое хмурой дымкой, приобрело свинцовый оттенок. Давящая духота вызывала неприятную липкую испарину. Порывами налетал жаркий ветер, закручивая небольшие смерчи мелкой пыли.
«Все-таки ты порядочная размазня, Димка... — думал Бурцев. — Ты не умеешь болтать ногами... И вечно чем-то связан... К шутам!..»
Позже, расхаживая мимо кабинок переговорной станции, он опасался одного: как бы треволненья последних дней не обрушились на Ольгу, словно развернувшаяся пружина. Он совершенно не представлял себе, как и о чем будет говорить с ней. Попытался сосредоточиться, но махнул рукой...
Наконец его вызвали в кабинку. С щемящим беспокойством в сердце он взял трубку и услышал далекий тоненький голосок Ольги. В первое мгновение он отвечал механически, почти не вникая в смысл ее слов.
— Как же ты устроился, Димчик? — спросила она после небольшой паузы.
— Отлично... — ответил Бурцев. — Отлично устроился. Все идет как нельзя лучше...
— Тебе хорошо, да?.. — с какой-то затаенной надеждой в голосе допытывалась Ольга. — Знаешь... Я хочу сказать... Уж лучше сразу!.. Не приеду я, Димчик... Не могу я, не могу!.. — В голосе ее послышались знакомые, по-детски капризные нотки.
Бурцев притих. «Ольга, славная!..» — хотелось ему крикнуть. Он готов был смеяться и в то же время чувствовал себя в чем-то виноватым перед ней.
— Денег тебе не нужно? — зачем-то спросил он.
— У меня есть... — ответила она. — Ты хороший все же, Димчик... Прости... Но мне трудно с тобой... Рядом с тобой я как-то особенно чувствую свое ничтожество... Нет, нет, дорогой, это не ты виноват. Это — во мне самой!.. И вот, я понимаю, что никогда не смогла бы отделаться от этого чувства....Но нельзя же так жить, правда?.. Ты все работаешь, думаешь о чем-то, тебе все ясно впереди. А я ничего особенного и добиваться не хочу, живу — и все... Ты не сердишься на меня?
— Нет, Оля, нет!.. — взволнованно сказал Бурцев. — Сейчас ты, может быть, честнее меня... И я от всего сердца хочу, чтобы ты была счастлива!..
— Спасибо, Димчик, целую тебя... — с каким-то поспешным облегчением ответила она. Бурцев почувствовал, сколько напряжения потребовал от нее этот разговор — честный, без уверток. Он был благодарен ей, и в то же время ему было жаль ее, словно он обидел ребенка.
Когда Бурцев вышел на улицу, начинало темнеть. Резкий ветер ударил ему в лицо, запорошив пылью глаза. Бурцев взглянул на небо. Похоже было, что собиралась гроза.
— Гони, Миша, на завод, — сказал он, усаживаясь рядом с шофером.
Как и предполагал, Бурцев приехал на завод с опозданием. Собрание шло в сборочном цехе. Люди расселись где попало — на верстаках, на ящиках, на полу. Жестким светом сияли сильные электролампы. Гудели вентиляционные трубы. Но духота не развеивалась. Маслянисто блестели потные лица... Бурцев, невольно пригнувшись, прошел по пролету и сел на свободный стул за небольшим столиком, который был покрыт куском линялого кумача. Никто не обратил на него внимания.
За столом поднялся Чугай, председатель завкома, — тощий, длиннорукий, с неопрятно отросшими волосами. Бурцев с первого дня невзлюбил его. Просматривая вместе с ним коллективный договор, Бурцев убедился в его подобострастной готовности отступиться от любого пункта документа.