— Простите, что вы сказали? — переспросил Эрленд.
— Думаю, Беньямин вполне мог решить, что она ему изменила, — повторила Эльза. — Из этого, впрочем, вовсе не следует, что он убил ее и закопал на Пригорке.
— Потому что она не сказала ему, кто это был.
— Да, именно поэтому, — кивнула Эльза. — Ведь он так и не узнал, что ее изнасиловали. В этом я совершенно уверена.
— Мог он кого-нибудь нанять для этого? — спросил Эрленд.
— Не понимаю.
— Человек, которому Беньямин сдавал дом на Пригорке, отличался скверным характером, сидел в тюрьме. Само по себе это ничего не значит, но этого человека мы хорошо знаем, он был способен на все.
— Не понимаю вас. Скверный характер? Способен на все?
— Э-э, пожалуй, я вам сказал лишнего. Вероятно, мы поторопились. Прошу прощения, Эльза. Лучше мы дождемся вердикта экспертов. Вы уж нас извините…
— Нет, что вы, не стоит извиняться, я, напротив, благодарна, что вы держите меня в курсе дела. Я это очень ценю.
— Мы будем и дальше держать вас в курсе, как только появится что-нибудь новое, сразу сообщим, — сказал Сигурд Оли.
— Да, и не забудьте, у вас есть локон, — напомнила Эльза. — Он может дать однозначный ответ.
— Да, конечно, — кивнул Эрленд.
Элинборг встала. День выдался не из легких, ей давно хотелось домой. Она поблагодарила Бару и попросила прощения за беспокойство, не хотела тревожить ее так поздно вечером, но служба есть служба. Бара ответила, мол, не стоит, проводила Элинборг к порогу, но не успела закрыть за ней, как в дверь постучали.
— Прошу прощения, а она была высокого роста? — спросила Элинборг.
— Кто? — не поняла Бара.
— Ваша сестра, — пояснила Элинборг. — Какого она была роста? Высокая, среднего роста, маленькая?
— Нет, вовсе она была не высокая. — Бара горько улыбнулась. — Совсем даже наоборот, я бы сказала, субтильная. Об этом все только и говорили, какая она крошка. Изящная, стройная, игрушечная, можно сказать. Мама всегда ее называла «метр с шляпкой». Было ужасно смешно смотреть на них с Беньямином, когда он брал ее под руку, — он был великан, возвышался над ней, как каменный утес.
Звонок врача застал Эрленда в отделении интенсивной терапии, у постели Евы Линд. Было давно за полночь.
— Представьте себе, я до сих пор в морге, — сказал он, — и мне таки удалось освободить маленький скелет, ничего не повредив. Ведь вы понимаете, я же этим просто по должности занимаюсь, вызвали, значит, вызвали, а так я не судмедэксперт. Сколько тут грязи на столе и вокруг, доложу я вам.
— Это все мило, я вам сочувствую, а звоните-то вы по какому поводу?
— Ну да, прошу прощения. Значит, маленький скелет — ему как минимум семь месяцев, а то и все восемь или девять.
— Так, — сказал Эрленд, быстро теряя терпение.
— Да, может, и все девять. То есть я хочу сказать…
— Что именно?
— Вполне вероятно, что дитя умерло сразу или же появилось на свет мертворожденным. Это мне сложно определить. Но одно могу сказать вам точно — большой скелет не принадлежит его матери.
— Как вы сказали? Постойте-ка, я не понимаю. Не принадлежит его матери… На каком основании вы беретесь это утверждать?
— Уж не знаю, кто их туда в яму положил и почему именно в такой конфигурации, но большой скелет не принадлежит матери ребенка.
— Я вас понял, я спросил, на каком основании вы сделали этот вывод. И позвольте, если это не мать ребенка, то кто?
— Это не мать ребенка, можете мне поверить. Это совершенно исключено.
— Но почему?
— Совершенно исключено, повторяю, — сказал врач. — Кости таза дают однозначный ответ.
— Кости таза?
— Большой скелет, вне всякого сомнения, принадлежал мужчине. А мужчины, насколько мне известно, покамест детей вынашивать не научились.
27
Зима на Пригорке выдалась долгая, темная и холодная.
Мама все работала на Хуторе Туманного мыса, мальчики каждое утро отправлялись в школу. Грим снова устроился возить уголь — американская армия отказалась иметь с ним дело после тюрьмы. А там и базу закрыли, казармы разобрали и перевезли в Халогаланд, в Норвегию. На Пригорке остались только ограда с колючей проволокой да забетонированный плац. Увезли даже гигантскую пушку. Люди говорили, война подходит к концу. Немцы уже отступают из России, а скоро начнется большое наступление на Западном фронте.
Грим почти перестал обращать на маму внимание. Молчал целые дни напролет, а рот открывал только для того, чтобы изрыгать угрозы и ругательства. Они больше не спали в одной кровати — мама теперь спала у Симона, а Томаса Грим забрал к себе. Все, кроме Томаса, заметили, что мама располнела за зиму, пузо торчало вперед этаким воспоминанием о чудесном лете и одновременно страшным знаком грядущего. Ведь если Грим исполнит, что обещает…