Здесь, в царстве сияющих корней и блестящего озера, не было ни снега, ни дождя, ни ураганов, ни гроз. Пещера укрывала нас. Она дарила нам прохладу, когда жители Навершья плавились от жары, и хранила для нас тепло, когда железные сосны стонали под тяжестью снега и льда. О, пещера не только укрывала, но ещё и хорошо защищала нас.
Любой трог знает, что наверху, в Дремучих лесах, полно племён, ведущих вечную битву. Там постоянно вспыхивают сражения, а мародёрствующие орды грабят соседей и шарятся по деревням друг друга. Ужасные боевые стаи шраек, невежественные банды молотоголовых гоблинов и шайки бродячих работорговцев охотятся на слабых и доверчивых. И, как будто этого этого мало, за каждым деревом и на каждой тенистой опушке таятся страшные лесные создания — жабы-вонючки и реющие черви, вжик-вжики и зубогрызы.
Но пока в Навершье все эти племена сражались и все эти твари друг друга жрали, мы, троги, мирно жили, укрываясь под пологом пещеры. А если нежеланный гость подобрался бы слишком близко ко входу, то священный дуб-кровосос вместе со своей закадычной подружкой, смоляной лозой, быстренько бы о нём позаботились. Большинство жителей Навершья знает по горькому опыту, что поляну, на которой пустил корни дуб-кровосос, следует обходить сторонкой. Посему мы, злыднетроги, живём мирно и счастливо в наших прекрасных пещерах подальше от суеты и войн Навершья.
По той же причине мы стали самым таинственным народом бескрайних Дремучих лесов. Немногие жители Навершья видели злыднетрога своими глазами. На самом деле, я обнаружила, что очень многие в нас не верят и считают пустыми россказнями старых троллих-балабол.
Вот что я, будучи маленькой, запоминала, сидя у ног матери, пока та расчёсывала и перевязывала шнурками мои прекрасные струистые оранжевые волосы. Но обе мы знали, что я их потеряю, когда дуб-кровосос подарит мне двенадцатый год жизни и превратит в злыднетрога на Кровавой Церемонии. Ах, Кровавая Церемония, невероятное превращение, которое лишь однажды происходит в жизни трога!..
Ну вот, опять в моём сердце тоскливая тяжесть — эта невыносимая, невыносимая тяжесть. Надо быть осторожной, а не то она сбросит меня вниз. Надо попробовать облегчить её; охладить печаль, как охлаждают перегретый камень, нажимая на спусковой рычаг и осыпая его ледяной землёй, сыпящейся сверху песчинка за песчинкой.
Так, идея: подумаю-ка я о Мигуне…
Точно. Мигун. Мой милый щенок, малыш-зубоскал. Наверное, ему было всего лишь несколько часов отроду, когда я впервые увидела его угнездившимся в огромных, протянутых ко мне, руках мамы.
— Держи, Моджин, цветочек мой, — сказала она радостно, и её налитые кровью глаза сверкнули, когда она вручила мне зверушку. — Смотри, что я тебе принесла.
Я улыбнулась. Хоть матери-злыднетроги и выглядели огромными и страшноужасными, но со своими детьми они были исключительно нежны и заботливы. Подсовывая дочерям на воспитание домашних зверьков, они верили, что те в свою очередь станут хорошими матерями. И Лоэс не была исключением.
— А кто это? — поинтересовалась я.
Мохнатая рыжая тварюшка с сильными задними ногами и большим-пребольшим ртом таращилась на меня широко раскрытыми доверчивыми глазами.
— Жители Навершья зовут их зубоскалами, — улыбнулась в ответ Лоэс. — Этот — ещё щенок. Знаешь, на той медной сосне, что у входа в пещеру, кладка вывелась, и малыш попал в наши тенёта. Из зубоскалов получаются отличные питомцы — они привязчивые, их легко воспитывать, и у нас не будет проблем, потому что он не болтун.
(Мы, троги, никогда не пустим в пещеру существо, которое может выдать тайну нашего существования.)
— Жаль только, что он мальчик, — сказала мама и хихикнула. — Как назовёшь-то?
Я посмотрела на крошечное созданье, и тут же его рот раскрылся, словно в улыбке, а огромные жёлтые глазищи на секунду захлопнулись.
— Мигун, — произнесла я. — Я буду звать его Мигуном.
С этого дня мы с Мигуном были неразлучны. Я кормила его толстыми розовыми червяками, живущими на шишковатых корнях плакучей ивы, причём он их ел только тогда, когда я их давила и они прекращали извиваться. Я кидала скользких червей в широко разинутую пасть щенка, а он нетерпеливо лаял и вилял тонким, как кнут, хвостом.
Мигун быстро подрос на диете из червяков, и мы принялись лазить с ним по всей пещере сверху донизу. Мы чупахались в свежем озере, гонялись друг за дружкой между гирляндами корней и играли в прятки среди домиков троговых сот. И лишь к одному месту Мигуну не следовало приближаться — к огромной колонне корней дуба-кровососа, находившейся в самом центре пещеры.
Когда эти корни сияли красным светом, он верещал от ужаса и мчался подальше, словно бы чуя, что там, наверху, священный дуб-кровосос глотает какую-то невезучую добычу. Ну, это было и к лучшему, потому что животным не разрешалось входить под корневой купол, где находился главный поильный корень, и где совершалась Кровавая Церемония.
Так, я не должна думать об этом.
Любимое место Мигуна было возле нижнего входа в тоннель, ведущий в Навершье. Всякий раз, когда мы туда приходили, он начинал волноваться и рваться, и высоко подпрыгивать на сильных лапах, вываливая язык из широкой пасти. Он нюхал воздух, идущий снаружи, и в его янтарных глазах загоралось что-то дикое. Порой мне приходилось буквально утаскивать его оттуда на верёвке из корней болотника, привязанной к ошейнику. Но с каждым днём Мигун становился всё сильнее.
Когда я рассказала о его поведении маме, она улыбнулась и нежно взъерошила мне волосы.
— Не забывай, желудёнок, — сказала она, — что настоящий дом Мигуна — Навершье. Зубоскал должен жить на самых макушках деревьев, и это зов его природы…
— Но его дом здесь, со мной! — запротестовала я. — Он — мой Мигун, и я люблю его!
— Скоро твоя Кровавая Церемония, — нежно сказала Лоэс. — После неё твои чувства изменятся. У тебя не останется времени на зверьков, ты должна будешь растить свою собственную дочь.
— Я всегда буду любить Мигуна! — закричала я, яростно прижимая к себе щенка.
— Ты хорошо воспитывала его, но если действительно хочешь доказать свою любовь, то отпусти его, прежде чем станешь злыднетрогом, — отозвалась Лоэс.
Всякий раз, когда я вспоминаю дорогие мамины слова, у меня слёзы наворачиваются на глаза. Конечно, она была права. Я знала это, как и положено трогу двенадцати лет отроду. Зато я не знала — да и не могла знать, — что это доказательство любви навсегда изменит мою жизнь.
Я помню всё, как будто это произошло вчера. Осмотрев меня, Лоэс и другие злыднетроги отметили, что волосы мои обрели глубокий оранжевый блеск, моя белая кожа стала отливать жемчугом, а глаза засверкали ярче и синее, чем когда бы то ни было. Они сочли, что я готова к превращению в злыднетрога, и поспешно взялись за подготовку главного поильного корня. Моя Кровавая Церемония должна была совершиться на следующий день. Оставалось сделать лишь одно.
Я проснулась с тяжёлым сердцем и трясущимися пальцами, взяла конец Мигунова поводка и отправилась ко входу в пещеру.
Я уводила моего дорогого зубоскальчика в Навершье, чтобы выпустить его на свободу.
Я помню ощущение верёвки из болотника, которую я крепко стискивала в ладонях, пока всё больше и больше беснующийся Мигун волок меня по тоннелю к миру наверху. Мы пробрались мимо тенёт, которые не впускали в пещеру посторонних, скользнули за острый выступ и поднялись по ровному склону…
И вот мы пришли и выглянули на залитую солнцем поляну. Корявый корень медной сосны скрывал маленькую дырку входа. Кругом высились величественные деревья, а между ними буйствовали растения Дремучих лесов помельче — сыроивы, колоколицы и пилолисты. Но что я запомнила лучше всего — лучше солнечного света, разбрызганного зайчиками, лучше шелеста раскачивающихся деревьев, лучше гудения лесных пчёл, лучше ухающего кашля далёкого лягвожора, — это шокирующее ощущение ветра на лице.