Он посмотрел по сторонам. Посетителям «Бронкса» не было дела до их разговора. Он сказал, что да, он, Данила Сорокин, действительно хотел бы работать в терроре.
Чувствовал он себя при этом, как мальчишка, просящий принять его в дворовую футбольную команду. Брюква воспринимал подобные разговоры на полном серьезе. Он отодвинул бокал с пивом и постарался придать лицу трагическое выражение.
Почувствовав себя увереннее, Даниил ввернул пару фраз насчет «софт-тоталитаризма нынешней Системы» и «необходимости врываться в сознание масс посредством динамита».
За время, пока писал книгу, он выслушал и прочел огромное количество таких фраз. Брюква смотрел на него с уважением и обещал посодействовать.
Чем закончился вечерок в «Бронксе», вспомнить Даниил потом не мог. Мало ли их было, таких вечерков? В начале ноября произошло то, ради чего вся эта история и затевалась.
Брюква отвел его в сторонку и, плюясь на новый Даниилов свитер «Polo», зашипел:
– Помнишь, ты меня о Густаве спрашивал?
– Ну?
– Мы с ним встречались. Он спрашивал, не появились ли у нас в отделении люди, готовые на серьезные дела.
– А ты?
– Я рассказал ему про тебя. Сказал, что ты хочешь с ним работать.
– А он?
– Он спросил, серьезный ли ты парень.
– А ты?
– Я сказал, что ты нормальный.
– А я нормальный?
– Говорят, в Москве кого-то из его парней прямо с «калашниковым» в сумке взяли. Пришлось работу всего отделения сворачивать. Теперь ему нужны люди. Так что он тебе позвонит, жди.
Тем же вечером Даниил снова сидел в мягком кожаном кресле, смотрел сквозь большие окна на безлюдную Захарьевскую и в подробностях пересказывал свой разговор с Брюквой.
Выслушав его, Майор хищно улыбнулся.
– Мы сегодня же поставим ваш телефон на прослушивание. Когда он вам, Даниил Владимирович, позвонит, постарайтесь подольше продержать его на связи. Если получится, арестуем его прямо у аппарата. На всякий случай, если он будет предлагать вам встретиться, не отказывайтесь. Премию, о которой мы договаривались, вы сможете получить сразу же после ареста.
Даниил вышел из здания и подумал, что, если неуловимого Густава арестуют в тот момент, когда он будет ему звонить... или, еще лучше, придет на встречу... члены Боевой группы непременно заподозрят... заподозрят его, Даниила Сорокина... и тогда они...
Что они сделают... как далеко смогут пойти... он старался не думать об этом. Он зарывался лицом в золотистые волосы Полины, до изнеможения целовал ее роскошное, упругое тело.
Перед тем как уснуть, они, лежа в кровати, слушали радио. Она доедала мороженое. Он прямо из горлышка пил вкусное красное вино. Той ночью ему приснился их с Полиной дом, стоящий на берегу теплого моря, и в окно этого дома, сжимая в зубах нож, лез длинноволосый угреватый парень родом из Пензы...
Прежде чем Густав позвонил, прошло почти две недели. Первоначальное, до дрожи в диафрагме, напряжение прошло. Даниил начал понемногу верить, что Густав не позвонит.
Но он позвонил.
– Господин Сорокин?
– Да, это я.
– Я читал вашу книгу. Наверное, это лучшая книга о революции, какую я держал в руках.
Они разговаривали недолго. Положив трубку, Даниил не смог понять, хватило ли спецслужбистам времени засечь, откуда звонили. Он положил трубку и только после этого почувствовал, что ему нечем дышать... почувствовал, как дрожат его руки.
Это был последний день, который он провел как обычно. С тех пор как раздался звонок, жизнь его пошла совершенно иначе.
24 сентября. Раннее утро
– Ну давай, Лора...
– Отстань.
– Ну, Лорка...
– Говорю – отстань.
– Давай-давай, не ломайся...
– У тебя совесть есть? К похмельному человеку с такими вещами лезть...
– Я сказал, не капризничай...
– Гребень, ты идиот...
– Тебе сложно?..
– А если меня прямо на тебя вырвет?
Короткое шебуршение. Пара всхлипов. Минутная пауза... снова сопение и скрип пружин кровати.
– Убери свою кретинскую руку... И не надо так глубоко.
Еще одна пауза.
– Да говорю же тебе – не надо... Я сама...
Даниил открыл глаза, послушал звуки из соседней комнаты и снова закрыл. Несколько минут лежал не шевелясь, пытаясь понять свое состояние.
Вроде бы ничего нового. Ноющий пульс в затылке, чужой, не умещающийся во рту язык, пустота ниже диафрагмы. Смущала лишь саднящая боль в правой руке.
Он вытащил руку из-под одеяла, разлепил глаза и рассмотрел ее. Рука как рука... грязные, с траурными ободками, пальцы. Костяшки были разбиты, и на них запеклась черная кровь.
Кому это я вчера? Ах да...