– Ничего, все в порядке, – сказала мама. – Может быть, ты зайдешь?
– Нет, спасибо, мне пора. А можно я завтра встречу Камиллу после школы и мы вместе пообедаем? Я приведу ее пораньше, она успеет сделать уроки.
– Я думаю, да, – сказала мама, слегка колеблясь. – Я не знаю… Впрочем, да, хорошо, Фрэнк.
– Большое спасибо, миссис Дикинсон. До свидания. До свидания, Кэм.
И несмотря на слепую ярость, которая бушевала во мне, оттого что я встретила Жака, у меня внутри раздался крик радости: «Я завтра опять увижу Фрэнка!»
Мы пошли с мамой в ее комнату.
– Ты знаешь, что я виделась сегодня с Жаком, – сказала она. Это не был вопрос. Она сказала это утвердительно.
– Да.
– И ты думаешь, это был ужасный поступок с моей стороны?
– Да.
– Дорогая, – сказала она. – О, дорогая моя, я понимаю, что это может выглядеть ужасно, но на самом деле это не так ужасно, как может показаться.
– Почему? – спросила я.
– Потому что я уезжаю, и после того, как я уеду, мы уже больше никогда не увидимся. Я не люблю Жака. Во всяком случае, не так, как люблю Рефферти. И он это знает… Я имею в виду – Рефферти знает.
– Тогда зачем же ты видишься с Жаком?
– Но я не вижусь… Я хочу сказать… О, Камилла ты пугаешь меня, твои зеленые глаза глядят на меня с таким упреком. Я подумала… Мне показалось, я должна с Жаком хотя бы попрощаться… Дорогая, ты слишком молода, чтобы понимать, что такое любовь. Это не такая простая вещь, как ты думаешь.
– Я так не думаю, – возразила я.
– Но ты не знаешь, – сказала мама. – Человек сам должен быть влюблен, прежде чем он все поймет и осознает.
Но я была влюблена. Влюблена во Фрэнка. И тут я стопроцентно осознала, что это именно так. Дэвид все сразу понял. Может быть, любовь с большой буквы и может оказаться не простой вещью, но тот факт, что я влюблена во Фрэнка, показался мне самым простым и самым непреложным фактом на свете.
– Мама, – проговорила я резко, – ты сказала, что уезжаешь. Куда ты едешь?
– О, дорогая, теперь Рефферти на меня страшно рассердится… Но, думаю, я должна сказать тебе, раз уж я начала… Мы едем в Италию.
– Когда?
– На следующей неделе.
– Но я не хочу ехать в Италию! – закричала я.
В этот момент я забыла и про маму, и про папу, и про Жака. В моей голове вертелась только одна мысль – если я поеду в Италию, то не смогу видеться с Фрэнком.
– Но дело обстоит так, – сказала мама. – Мы с Рефферти уезжаем одни.
– О! – произнесла я с облегчением. – Я совсем не против остаться в Нью-Йорке.
– Но, дорогая, ты не остаешься в Нью-Йорке.
– Что ты хочешь сказать?
– Дорогая моя, мы с папой… Я, знаю, частично это моя вина, я не была такой хорошей матерью, как следовало бы… Но ты в последнее время совсем отбилась от рук… Мы решили, что лучшим выходом будет, если ты на остаток года поедешь в пансион.
– Нет! – завопила я и вскочила так резко, что мама, потеряв равновесие, села на ковер у моих ног.
– Дорогая, все уже решено, все устроено, – сказала она тихим голосом.
– А со мной вы не могли посоветоваться? – спросила я сердито. – Я не хочу уезжать из Нью-Йорка, мне нравится моя школа. Найди мне гувернантку или компаньонку и оставь меня здесь, пожалуйста, мама.
Но она сказала:
– Камилла, дитя мое дорогое, я ничего не могу с этим поделать. Я бы хотела все сделать для тебя, все на свете, но Рефферти…
– Ты хочешь сказать, что вы отсылаете меня из-за Фрэнка и Луизы?
– Частично – да. Но и вообще, мы с папой подумали – это то, что тебе сейчас нужно. Мы подумали, тебе понравится в пансионе. Многим девочкам нравится.
Возможно, так и было бы год назад. Или полгода. Но тогда я еще не встретила Фрэнка. Тогда я не знала, что значит полюбить.
– Дорогая, – сказала мама. – Уже страшно поздно. Тебе пора быть в постели давным-давно. Если хочешь, поговори с папой завтра, но от этого все равно ничего не изменится.
Ясно. Ничего не изменится. Они все решили. Мне придется уехать.
– Спокойной ночи, – сказала я и ушла в свою комнату.
Я разделась, легла в постель, но не могла уснуть. Я лежала и думала, хваталась за мысль о Фрэнке, как потерпевший кораблекрушение хватается за дощечку в безбрежном океане. Мысль о нем – это то единственное, что не давало мне опуститься в пучину темных холодных вод. Позади меня не было видно земли, впереди – тоже. И только надежда на то, что завтра я увижу Фрэнка, держала меня на плаву.
10
На следующее утро Луизы не было в школе. Луиза никогда не болеет, и я ужасно о ней тревожилась, когда от меня отступали тревожные мысли о моих собственных проблемах. Как только раздался звонок с последнего урока, я опрометью кинулась в раздевалку. Фрэнк ждал меня снаружи за дверью. Я удивилась, хотя и надеялась, что, может быть, может быть, он окажется там. Но вообще-то я знала, что в его школе уроки кончаются позже.
– Привет, – сказал он.
– Привет. Что случилось с Луизой?
И тут я сразу увидела, что Фрэнк как-то необычно мрачен. Сердце у меня подпрыгнуло, как выпрыгивает рыба из воды.
Фрэнк взял меня за руку, и мы пошли по улице.
– Мона оставила ее сегодня дома, чтобы поговорить с ней. Я не знаю, о чем. У нас дома опять была целая кутерьма вчера вечером. Нас с Луизой это не касалось, но когда Мона и Билл затевают небольшую дискуссию, тогда уже всем соседям не до сна. В общем, я удрал с тригонометрии, чтобы поговорить с тобой. Дело в том, что фирма Билла посылает его в Цинциннати.
– Ой, – произнесла я с испугом.
– Я еще не знаю, поедет он или нет. Это хорошее повышение в заработке, что, конечно, очень бы даже пригодилось. Только тогда Моне пришлось бы бросить работу в журнале, а ей этого совсем не хочется.
Я кивнула. Я знала, что работа для Моны больше, чем работа. Она служит определенным символом.
– Я думаю, Билл должен поехать в Цинциннати, – сказал Фрэнк. – Его работа… он до сих пор зарабатывал так, ерунду. Может, ее хватало только на еду и плату за квартиру. Мона сама платит и за школу, и за нашу одежду. И за свою, конечно. И каждый раз, как она купит ему рубашку, галстук или пижаму, она подчеркивает, что без нее он вообще бы остался голышом. Паршивое положение для мужика, и Мона делает это по-глупому.
Фрэнк говорил спокойным ровным голосом, и я снова почувствовала, что учусь у него говорить о родителях, любя их и понимая. Потому что не возникало сомнений: Фрэнк любил и Мону и Билла.
– Как бы там ни было, думаю, ему стоит переехать в Цинциннати и взять Мону с собой.
– А как же ты и Луиза? – спросила я.
– Нам, наверно, тоже придется ехать. Мне не хочется, но я считаю, мы должны это сделать ради Билла.
– Я тоже уезжаю, – сказала я тихо, уставившись на тротуар. Мне показалось, что все, все кончено и что в той жизни, которая теперь начнется, все, чем я дорожила, приходит к концу.
– Ты? Куда? – поразился Фрэнк. Я не отвела взгляда от тротуара.
– Мама и папа уезжают в Италию до конца зимы. А меня отправляют в какой-то пансион.
– Когда? – спросил Фрэнк.
– Скоро. На той неделе.
Фрэнк произнес то, о чем я и сама подумала:
– Зима только что началась, и вот вдруг она разом кончилась. И теперь должна начаться где-то в другом месте. А мне так нравилось, как она начиналась здесь, и очень бы не хотелось что-нибудь менять.
– И мне тоже, – прошептала я, готовая вот-вот расплакаться.
Фрэнк распрямил плечи и показался выше ростом.
– Ладно, – сказал он. – Раз ты уезжаешь на следующей неделе, то эта неделя наша. Пусть это будет замечательная неделя, Кэм. Хорошо? Мы сделаем ее неделей Камиллы и Фрэнка.
– Да, – сказала я, внезапно вновь почувствовав себя счастливой. Особенно потому, что провести всю неделю вместе предложил Фрэнк.
– Что будем делать, Кэм? У меня на что-нибудь сверхъестественное не хватит денег. А давай прокатимся на пароме?
– Давай, – согласилась я.
– Просто съездим на острова и обратно. Знаешь стишок Эдны Милли? «Мы молоды были, как это приятно, мы плыли паромом туда и обратно». Мне бы хотелось прокатить тебя в коляске на лошадях по Центральному парку, но мне это не осилить.