– Да, – пробормотала я.
Должно быть, я выглядела так, как будто Дэвид меня ударил, потому что он спросил очень мягко:
– Камилла, разве Фрэнк не попрощался с тобой?
– Нет.
Дэвид потянулся, взял меня за руку, а я рухнула на колени возле его кресла, потому что меня не держали ноги. Он потянул меня к себе, и голова моя прижалась к его твердой груди. Он сказал ласковым голосом:
– Камилла, не суди Фрэнка. Все время от времени совершают необъяснимые поступки. Не объяснимые даже самим себе. Фрэнк никогда не причинил бы тебе боль намеренно.
Но я поняла, что бы Дэвид ни сказал, это не сможет меня утешить.
Дэвид вздохнул:
– Чем я могу тебе помочь, а, Камилла?
Я покачала головой и встала на ноги.
– Ты понемногу успокоишься. Ты это знаешь, Камилла?
– Нет, – ответила я.
– Ты сейчас и не хочешь успокаиваться, – сказал Дэвид. – Верно? Но мало-помалу это пройдет.
– Мне надо идти, – сказала я.
– Куда ты пойдешь?
– Не знаю. Куда-нибудь. Пойду поброжу.
– Камилла, – сказал Дэвид, хватая меня за руку и притягивая к себе. – Фрэнк был у тебя первым, ведь так? Поверь мне, поверь мне, так лучше – без горечи. Было все красиво, у тебя и Фрэнка. Это кончилось, не по твоей и не по его вине, так что это навсегда останется с тобой. Никто этого у тебя не сможет отнять.
«Но горечь есть, – подумала я. – Есть горечь. Фрэнк уехал и не попрощался со мной. Не подумал обо мне».
– Когда кто-то из любящих пытается свести на нет то прекрасное, что было, тогда ты все теряешь. Но то, что было между вами с вами, и останется, даже если вы больше и не встретитесь. Если вы не встретитесь, оно даже усилится.
– До свидания, – сказала я.
Дэвид снова вздохнул.
– Хорошо, дорогая. Знаю, ты меня сейчас не слышишь. Приходи как-нибудь навестить старого дядюшку Дэвида, ладно?
– Да, – сказала я, хотя знала, что мне это всегда будет причинять боль, потому что Дэвид был как бы частью Фрэнка. Все было действительно так, как сказал Дэвид, между мной и Фрэнком, а вот теперь, уехав и не попрощавшись, Фрэнк все разрушил. Единственно, чего мне сейчас хотелось, это забыть его. Хотя я знала, что это невозможно. Теперь я даже радовалась, что меня отправляют в пансион.
Я пошла в музыкальный магазин Стефановских, но там возле прилавка ожидали несколько покупателей. Миссис Стефановски извинилась перед мужчиной в жокейской фуражке и поспешила ко мне навстречу.
– Итак, Фрэнки уехал! – воскликнула она. – И твое маленькое сердечко болит. Я понимаю, милая, я понимаю.
– Правда? – спросила я. – А Дэвид считает, я слишком молода, чтобы переживать по-настоящему.
– Конечно же нет, конечно, не слишком молода, – сказала она. – Ясно, что переживаешь по-настоящему. Я хотела бы поговорить с тобой, но видишь, у меня люди… – Миссис Стефановски посмотрела на меня озабоченно. – Придешь завтра к нам пообедать?
– Да, – сказала я. – Спасибо.
– Фрэнки забежал сегодня утречком попрощаться. Плохо, что он уехал.
Миссис Стефановски надо было вернуться к покупателям. Я постояла еще минуточку, прислушиваясь к мелодиям, которые, смешиваясь, лились из будочек для прослушивания пластинок, потом повернулась и вышла из магазина.
Я думала пройти всю дорогу до дома пешком. Решила, что если я смогу дойти пешком, то во мне ничего другого не останется, кроме усталости, и тогда я просто рухну в постель и усну. Но было слишком далеко. У меня стали подгибаться ноги, и я спустилась в метро.
Когда я вошла в дом, то поняла, что Жак там у нас, с мамой.
Привратник сказал:
– Добрый вечер, мисс Камилла, – со своей ехидной улыбочкой, от которой у меня теперь уже больше ничего не сжималось внутри.
Я вошла в лифт. «Лифтовый мальчик» проговорил, причмокивая, как будто ел некий экзотический фрукт:
– Добрый вечер, мисс Камилла. У вас там наверху гости.
– Да?
– Этот мистер Ниссен. Он спросил, дома ли вы, и сказал, что поднимется и подождет.
«Лифтовый мальчик» посмотрел меня со своей обычной ухмылочкой, выпуская на четырнадцатом – который на самом деле тринадцатый – этаже. Я достала ключ из кармана своего пальто цвета морской волны и вошла в квартиру. Из гостиной доносились голоса. Мама вышла встретить меня.
– Камилла, – сказала она, – мы так тревожились.
– Почему?
– Луиза ждет тебя в твоей комнате.
– Я не хочу видеть Луизу. Я вообще не хочу никого видеть.
– О, дорогая моя, – сказала мама. – Я знаю, как ты печалишься, что Фрэнк уехал в Цинциннати. Но подумай, насколько хуже, чем тебе, Луизе и миссис Роуэн. Подожди, ты поедешь в пансион и подружишься с новыми девочками. Дорогая, все забудется, обещаю тебе. Ты ведь веришь маме, когда она что-нибудь обещает, ведь правда?
– Нет, – отрезала я.
Тень набежала на мамино лицо. Но она взяла себя в руки.
– Дорогая, – сказала она. – Жак здесь, потому что он пришел попрощаться. Я уверена, ты позволишь мне с ним хотя бы попрощаться. Думаю, я должна это сделать.
– Не знаю, – сказала я. – Все это не имеет ко мне никакого отношения.
– Камилла, – начала было мама, потом передумала, не стала говорить то, что собиралась сказать, а сказала вместо этого: – Пойди в гостиную и попрощайся с ним. Скажи, я жду его в холле. А потом иди к Луизе.
Давно уже я не слышала, чтобы мама говорила так безапелляционно. Я пошла в гостиную. Жак стоял возле окна и смотрел на крыши домов.
– Я пришла попрощаться, – сказала я. «О прощай, прощай, Фрэнк, прощай», – звучало у меня в голове.
Жак повернулся и протянул мне руку.
– До свидания, Камилла, дорогая. До свидания. До встречи, если нам суждено еще встретиться.
Больше мне некуда было идти, как в свою комнату, где меня ждала Луиза. Она, как и Жак, стояла у окна. Когда я вошла, она протянула мне письмо.
– Вот, – сказала она. – Фрэнк велел передать это тебе. Я хотела его выкинуть. Но потом я… Вот оно.
Я взяла письмо, повернулась к ней спиной и вскрыла конверт.
«Камилла, – начиналось оно решительно, – Билл и Мона расходятся. Я еду с Биллом в Цинциннати. Луиза остается с Моной. Вот так. Я не могу с тобой попрощаться. Ты знаешь почему? Пойми сама. Я не могу написать всего, что чувствую. И это ты тоже пойми».
Письмо было подписано «С любовью. Фрэнк». Слово «любовь» было написано торопливым, каким-то дрожащим почерком, точно ему было нелегко его написать.
Я сложила письмо и сунула его обратно в конверт.
– Фрэнк сказал, чтобы я передала его тебе в школе. Он просил передать непременно до конца уроков.
– Ох!
– Прости, – сказала Луиза. – Я думаю, мне хотелось, чтобы тебе тоже было плохо.
– Да ладно, – сказала я.
– Увидимся завтра в школе.
– Хорошо.
– Придешь пораньше? Раз ты тоже скоро уезжаешь…
– Хорошо, – повторила я.
– Мне надо назад к Моне. Я нужна ей. Она не хотела меня отпускать, но я сказала, что мне надо передать тебе письмо. Ладно, пока.
– Пока, – ответила я.
Я выключила свет и подошла к окну. В большинстве окон в домах напротив горел свет. А над домами небо было темным и ясным, и в темноте, пульсируя, горела всего одна звезда. Глядя на нее, я не загадала никакого желания. Мне нечего было пожелать.
Я держала письмо Фрэнка в руках. Я знала, что оно всегда будет со мной и что теперь мне не надо стараться забыть Фрэнка.
Я снова посмотрела на звезду. Она пульсировала живым светом, и вдруг глаза мои наполнились слезами и я начала всхлипывать.
– Нет, – сказала я себе твердо. – Нет, Камилла. Бетельгейзе, – произнесла я сердито. – Бетельгейзе, альфа Ориона. Это первая звезда, чей диаметр был измерен. Ее диаметр – сто миллионов миль, и она отстоит от нас на пятьсот световых лет.
Я сообщила себе все это, и слезы отступили, и я поняла, что не буду плакать.