От чрезмерного сосредоточения у Ли Ян на лбу выступил пот.
Агония усилилась. Дышать стало нечем. Боль вынуждала корчиться, выгибаться. Зубы прокусили губу до крови. В голове трещало.
V… W…
До боли вжавшись затылком в угол, он содрогнулся всем телом, взбесив парня, тот начал материться и сильнее надавил локтем в солнечное сплетение.
– Почерк – загляденье! В школе меня постоянно хвалили за него, пока не выгнали!
Он слышал, как Ли щелкает своей зажигалкой.
I… H… C… O…
Тело, объятое пламенем. Он зажмурил глаза, показалось, глазные яблоки сморщились под веками; вцепился зубами в повязку, дыша через нос, он начал задыхаться; пальцы накрыли глаза, мокрые от слез.
P…R…
– Нет! Еще не время падать в обморок! А то ты пропустишь всё самое интересное, – процедил Ли Ян сквозь зубы. – Последнее усилие.
Каждая частичка его тела словно ожила и пришла в движение, отчаянно сопротивляясь чудовищной действительности.
E…
Глаза припухли от слез. Сатин с трудом их разлепил.
Кожа покраснела на том месте, где теперь красовалось выжженное слово.
Китаец отпустил его, и, обмякнув, Сатин повалился на бок, вытянув перед собой связанные руки. Истертые запястья онемели.
Ниже пояса всё пылало, невозможно было даже усидеть.
Не взглянув в его лицо, парень, а тот был всё это время абсолютно голым, кинул почерневшую шпильку под кровать и уложил его на спину, прямо на полу.
Рваное дыхание вырывалось из груди. Голова разламывалась. До этого часа он ничего не знал о настоящей боли.
Китаец освободил его запястья, швырнул одежду к ногам, сам оделся, перешагнув через него, отпер дверь и ушел.
*
Здесь было маленькое окошко, с мутными стеклами. Белая краска на фрамуге облупилась. Форточка была глухо заперта. За ночь и особенно жаркое утро воздух в комнате превратился в тошнотворно-удушающую маску. Спёкшаяся пыль серебристо-пепельным плащом клубилась под окнами. Солнце накалило комнату. Сквозь мутную пленку дотлевающего дня в сновидение просачивались терпкие запахи цветов. Сразу вспомнилось восьмое марта, когда Рабии надарили множество букетов. После долгой душной ночи резкий цветочный аромат немного кружил голову.
Не погружаясь в глубокий сон, Сатин оставался плавать под поверхностью, изредка неприятно вздрагивая руками или ногами, когда ему чудилось, будто он погружается-таки на дно. Вот если сейчас он посмеет пошевелиться, вернется ощущение такое, будто в него заживо вбивают гвозди. Каким-то смутным воспоминанием он снял кляп и набросил на себя одежду, пытаясь спрятать все те увечья, которые ему нанёс Ли Ян. Однако под кипой тряпья, обнаженное тело спарилось, ляжки склеились. Во рту пересохло, хорошо еще Ли Ян не додумался до минета. Как это часто бывало, Холовора попытался капнуть глубже и поискать положительные моменты. Ведь парень его не убил, и он вспомнил, какой злобой полыхали миндалевидные глаза. Ли Ян мог попросту замучить его до смерти.
Сейчас он зажмурится и постарается всё забыть, и будет продолжать вести себя как ни в чем не бывало. Как будто не было этой ужасной ночной вакханалии. Скоро боль пройдет, а время остудит память.
Разомкнув слипшиеся веки, он скосил взгляд на свою руку, к которой прижимался лбом во сне. Ветвистое деревце тонких вен проступило на тыльной стороне ладони; от ножниц там остался бледный след, когда Сатин вскинул руку, пытаясь отвести от себя острый конец.
Презирал ли он своего клавишника?.. Скорее нет, чем да. Сатин хорошо к нему относился, можно даже сказать, любил, как младшего брата. Да, Ли Ян никогда его не волновал, но разве это важно? А если тот назвал его шлюхой, то уж тем более ему должно быть все равно, что думают о нем другие люди, в том числе и Ли Ян Хо.
Сможет ли он простить? Сконцентрироваться мешала жажда, сводящая с ума. В лицо лезли мухи.
«Что будет дальше? – интересовался Ли, водя липкой ладонью по его животу».
Сатин пошевелил кончиками пальцев, вжимая ногти в пыльный поролон.
Не что будет дальше, а что делать дальше? – поправил он мысленно Ли Ян Хо.
Показалось, что он знает ответ на этот вопрос, всегда знал и бережно хранил у себя в голове, но достанет ли ему смелости дать правильный ответ?
– Ты собираешься весь день проспать? Уже пятый час, – сердитый, даже злой голос Огнецвета вывел из раздумий.
Что это с ним? Обыкновенный Огнецвет – беззаботный и смешливый человек, он не может говорить с таким ожесточением.
– Твоя жена не стала тебя будить, но она ждет, пока ты не проснешься. Она велела детям собираться домой, так что они тебя не дождались, но я не могу их в этом винить. – От голоса друга веяло какой-то мертвенностью. – Сатин… я скажу кое-что очень важное… мы вызвали полицейских.
Гитарист прикрыл дверь и приблизился к кровати, должно быть, тревога не позволяла ему сесть, а стоя, было легче собраться с мыслями.
Нельзя сказать, что вернулась прежняя острота зрения, но по сравнению с ночью видеть он стал гораздо лучше.
– Они допрашивали группу. Я уж думал, это никогда не кончится, а теперь хотят взяться за тебя.
О чем он говорит?
– Полиция хочет тебя допросить. Сатин, у нас не было выбора! Тут были дети, в том числе и твои. Я и Велескан, мы перепугались! Сатин, прости ради Бога! Мы позвонили в полицию…
С замершим сердцем он слушал сбивчивый монолог.
– Это было необходимо. Нашли мертвое тело… Тело Ли Ян.
Сатин издал тихий звук потрясения.
От биения сердца, казалось, вздрагивало всё тело.
Вдруг ощутил на себе непомерную тяжесть ужаса. К горлу подкатила тошнота. Немигающим взглядом он уставился в стену, ощущая, как леденеют ноги.
– Последним, с кем видели Ли Ян, был ты. И если они найдут доказательства того, что он… ну, в общем, что у тебя мог быть мотив для его убийства… В его теле было найдено токсическое вещество, никто не понимает, как оно туда попало!
Огнецвет не обращал внимания на него, но для парня было важным донести до него эту информацию.
– Следователь еще здесь, и Анна-Лиза приехала. Она не слишком сердита, хоть ты и подставил её: репутация парка пострадала. Она возлагала на тебя всю ответственность… Анна-Лиза ждет твоих объяснений. Меры ужесточились, ты ведь знаешь, из-за этого маньяка, убивающего молодых людей. Все напуганы, всем страшно…
Больше Огнецвет не произнес ни слова, вышел, толкнув дверь. Та скрипнула, словно выражала горькую обиду, и затворилась за ним.
Слишком много всего навалилось. Сатин не двинулся с места, хотя ему необходимо было открыть эту заплесневелую форточку, загаженную насекомыми, чудовищно хотелось осушить горло, облить себя водой. Он грезил о воде. Слишком много всего навалилось… Мечты о воде стали его наваждением.
– Это чудовищно! Ли Ян не заслужил такого! Не может быть! Эта зараза добралась и до него! – отдавались от стен коридора крики Велескана. – Я хочу увидеть Сатина, пропустите!
Как больно в груди…
– Успокойся! – грубо оборвал его Лим-Сива, и Сатин услышал звук возни, шарканья, как если бы завязалась небольшая потасовка. На что голова отозвалась привычной пульсирующей болью.
– Я его разбудил… он там лежит на кровати… – заторможенный голос Огнецвета, и это тоже доставляло боль. Это неверие, нерешительность, шок…
Надежда… от неё ни осталось и следа. Это крах его карьеры. Скандал о смерти Ли Ян уничтожит всё, чего он добился.
– Satinette, это не может быть правдой! Скажи это, скажи, что не убивал Ли Ян!
Сатин лежал, не шевелясь, не моргая, глядя в стену остекленевшим взглядом. Медленно перевел взгляд на музыканта.
Велескан ухватился за косяк, другой рукой – вцепился в плечо Лим-Сивы.
– СКАЖИ ИМ!! Ты не убивал Ли Ян! Прошу, Satinette, скажи!
Лицо Д’Арнакка побледнело, почти до воскового оттенка.
Его молчание… его долгое молчание… лишало дорогого друга последней надежды. Он не должен был молчать сейчас.