Персиваль дал музыканту минуту, чтобы тот успокоил расшатанные нервы, и, наклоняясь вперед, сказал:
– Ладно, надо брать быка за рога, поехали.
Назвавшись психоаналитиком из раздела криминалистики – а ведь полиция могла проверить это прямо здесь и сейчас, – предъявил им фальшивое удостоверение. Лим-Сива удивленно изогнул бровь.
– Оно моего брата, – пояснил Михаил после. – Иногда приходится носить с собой на случай непредвиденных обстоятельств.
Вышло так, что вместо доктора Персиваль привязались к Лим-Сиве, поэтому, препроводив доктора к Сатину, тот был вынужден вернуться к полицейским.
Парни о чем-то тихо переговаривались у гримерки Сатина. Велескан протирал стену своей майкой с темными разводами от пота. Он даже не поздоровался с Персивалем, продолжая безучастно сидеть на полу. Семен протянул руку для пожатия, и точно так же, не проронив ни слова, кивнул. По их лицам было видно, как они устали, вчера был тяжелый вечер, а после бессонной ночи они были вынуждены давать показания. Помимо всего этого разморило пекло.
По привычке перед тем, как войти, Персиваль посмотрел на часы: он так всегда делал, ожидая пациента.
Холовора лежал на кровати, подложив под щеку локоть. После разговора по телефону прошло минут пятнадцать, как раз столько потребовалось доктору, чтобы доехать до парка. Если верить словам Лим-Сивы, за это время Сатина не беспокоили, только ребята несли вахту у дверей его гримерки, будто охраняли особо опасного преступника. Наверняка, Сатин слышал, как они переговариваются за дверью. Неприятное чувство.
Ноги и большую часть кровати накрывал чей-то плащ. Волосы свалялись и, напитавшись влагой, прилипли к коже. Холовора тяжело дышал, спертый воздух в комнате был горячим и густым, даже аромат цветов не мог перебить неприятный запах. Припухшие глаза были открыты.
Пересекая комнату, доктор бросил на Сатина испытывающий взгляд. Опустив серебристый кейс из алюминия на кровать, Персиваль подошел к окну и надавил на заедающую ручку, пытаясь отпереть форточку.
– Ты провел в этой комнате всё утро? – обратился доктор к совершенно пассивному Сатину, казалось, тот полностью ушел в себя. – Она не предназначена для жилья.
Задвижка поддалась, и форточка открылась, хотя толку от неё не было никакого. Стали слышны голоса с улицы.
Персиваль высунулся из комнаты и спросил у ребят, хранящих равнодушное оцепенение, что-нибудь сполоснуть горло. Ему протянули алюминиевую банку пива. Оно оказалось теплым.
Глядя на молчаливого пациента, Персиваль сгорал от любопытства, но не мог позволить себе спросить у Сатина, что здесь вообще, черт возьми, творится?!
Заметив, что доктор поднес к его губам банку с пивом, Сатин поморщился, а потом болезненно скривился, оттого что пришлось напрячь мышцы. На скуле проступили следы, как от удара кулаком. Приподнявшись на локте, отхлебнул пива и болезненно сглотнул.
Персиваль занес руку над коленями Сатина, собираясь снять с него плащ.
Сатин закрыл воспаленные глаза.
– Не надо!.. Не надо.
Доктор руку убрал, но сузил глаза.
– Единственный, кому ты причиняешь сейчас вред, – ты сам, не отказывайся от профессиональной помощи. Ты сам себя… или нанял кого, чтобы тебя так отхайдакали?
Не время потакать чужим капризам, он и так многим рискует, находясь здесь.
Холовора сильно вздрогнул, медленно согнул колено.
– Ты же мой врач. Как ты можешь так говорить? – хрипло проронил Сатин с болью в голосе. – Ты не должен быть против меня.
Сатин прав. Платит Персивалю, доверяет Персивалю самое ценное – свою жизнь, Персиваль так же в курсе его секретов.
– Иной день может разрушить всё, что скапливалось годами на протяжении всей жизни, – неожиданно прошептал Холовора.
– А вот это ты брось. Сатин сетует на жизнь? – Доктор убрал с лица черные волосы, коснулся обнаженного плеча и горячей кожи, рассматривая синяки. – Моя задача, как твоего доктора, вернуть тебе твоё жизнелюбие, Сатин.
– Лучше убей меня.
– Будем считать, что ты этого не говорил, а я этого не слышал. Хорошо… попробуем еще раз: ты позволишь осмотреть себя?
Доктор присел на корточки подле кровати, чтобы Сатину не пришлось повышать голос.
– Я пришел, не для того, чтобы заставлять тебя страдать, я хочу помочь – это моя работа.
Ответом ему было равнодушное молчание.
– Твое молчание означает «да»? Ты совсем не двигался, даже не вставал? Эти пружины намяли тебе всё тело.
Персиваль коснулся края плаща.
Тяжкий вздох. Сатин протянул руку за банкой пива, поставленной на черный портплед.
– Сюда никто не войдет, может не волноваться по этому поводу, – успокаивающе добавил доктор, внимательно исследую царапины от ногтей на плечах. – Со временем всё это затянется.
Сатин никак не отреагировал, тогда доктор выпрямился.
– Не буду скрывать, выглядишь ты ужасно. Ты можешь сесть так, чтобы я мог видеть твою спину?
Холовора с его помощью сел, прикрывая плащом нижнюю часть тела. Спина была в засохшей крови. Доктор невольно глянул на затылок пациента, осознавая, что тому пришлось пережить.
Осторожно убрал влажные от пота волосы со спины. На задней стороне шеи с правой стороны имелись очевидные следы от хватки. Начиная от шеи, спина была покрыта красно-коричневыми крапинками, которые проступили отчетливей только сейчас. Еще, в понедельник, когда Персиваль осматривал Сатина после аварии, они едва обрисовывались на теле.
Кожа вокруг почерневшего рубца воспалилась. Кровь спеклась на пояснице. На том месте, где плащ соприкасался с раной, на ткани остались темные пятна. Чтобы узнать, какой длины порез, Персиваль опустил плащ до матраса. Сразу же взгляду открылись синяки на задней стороне бедер. К счастью порез заканчивался над копчиковой костью, не заходя дальше.
И что, всё это долгое время Сатин пролежал в крови, даже не пытаясь позвать кого-то?
Лицо Холовора ничего не выражало.
– Полиция уже изъяла нож?
Сатин вздрогнул и ответил не сразу.
– Это были ножницы.
Голос звучал хрипло и прерывисто, точно Сатину было трудно говорить.
– Нет, комнату еще не обыскивали.
Персиваль обошел кровать, остановившись напротив пациента, щелкнул крышкой кейса, в котором перевозил медицинскую аптечку. На память пришли слова Лим-Сивы.
– Ты утверждал, что тебя опоили. Есть предположения, что это могло быть?
Доктор присел на нагретый матрас и поднес к глазам Сатина медицинский фонарик.
– Я не уверен, но это мог быть трифтазин. Я видел упаковку, но едва мог разглядеть, что там написано.
Реакция зрачков на свет оказалась нормальной.
– Ухудшилось зрение? Как сильно?
– Я видел, но… плохо, я почти не различал предметов.
– Были другие побочные действия?
– Не знаю, откуда мне знать, что это было вызвано действием препарата?
– Когда ты почувствовал первые изменения?
– В тот день всё, о чем я мог думать, был концерт.
– Были признаки отравления?
– Уже после концерта у меня резко заболел желудок.
– Желудок нужно было промыть. Сухость во рту была?
– Я весь день хотел пить.
– Весь день? Тебе подсыпали лекарство в питье утром?
– Нет, я думаю, намного раньше. И периодически совершали это на протяжении последних дней.
Персиваль замер. Какое-то время он молчал.
– Тебя пытались отравить?
– Нет.
– Тогда что?
Сатин сглотнул.
– Меня хотели довести до такого состояния, когда я перестану сопротивляться. При помощи этих таблеток.
– Трифтазин принимают только по назначению врача. Большая доза может быть опасна. В течение последних дней возникали болезненные ощущения?
– Я не знаю. Меня только что выписали из больницы, это могло быть последствием аварии.
– Ты даже не подозревал, что кто-то желает причинить тебе вред?
– До этого меня пытались убить.
– Ты ничего не знал о таблетках?
– Нет.
– Это сделал кто-то хорошо тебе знакомый?