Ты долго готовила побег, ты просто не можешь спасовать. Спасовать теперь, когда уже стоишь на полпути к долгожданной свободе, и ничто не способно тебя удержать.
Тебе кажется, всё произошло только что.
Какой сегодня день ты не знаешь, зато в памяти чётко отложилось, как ты сюда попала.
Дома по ночам ты прислушивалась к сиротливому тиканью часов, здесь же твоим постоянным спутником становится звук аппарата, выдающим частоту твоих сердечных сокращений. Окна загорожены вертикальными жалюзи, не дающими свету с улицы проникать в палату. Инстинкт подсказывает, что наступила ночь.
Вспоминая о пережитой боли, ты вздрагиваешь.
Закрываешь на мгновение глаза, и ты на пути к своей цели, ты снова думаешь о прошлом.
Пальцы сжимаются на руле. Машина даёт задний ход, и тишину разбивает визг покрышек. Рывком выворачиваешь руль, спеша убраться со стоянки, пока тебя никто не заметил.
Ты смотришь в потолок, а перед глазами проносятся события того злополучного дня. Ты сбила человека, на полной скорости несясь прямо на него. Но ты успела запомнить его лицо. Это лицо тебе знакомо. Оно было на афишах, расклеенных по всему городу. Умудрилась же ты.
Скорей всего, он умер мгновенно. Тебе жаль.
Пытаешь воспроизвести в памяти, что было до того дня, но тебе поддаются лишь обрывочные воспоминания. Хотела бы знать больше о себе, для самой себя ты – самая большая загадка. Единственное, что было у тебя – это работа, от неё ты бежала. Она впечаталась в тебя, став тобой, лишив тебя самое себя. Так тебе и говорили: ты – это твоя работа. С неё-то всё началось, а там, дальше, нет ничего: ни имени, ни фамилии. Ты даже не помнишь, куда уходят твои корни, кем были твои родные, есть ли вообще где-то близкий тебе человек. Для здешних мест у тебя не та структура волос, не те черты лица, не тот цвет кожи. Судя по тому, что тебя называют «молодой особой» или «крошкой», лет тебе всё же не так много. Друзей у тебя нет, просто есть они, кто платит тебе, еще есть те, с кем ты сталкиваешься на улице или перекидываешься парой слов в магазине или в клубе. Но они не значат для тебя ровным счётом ни черта. Это общение было необходимо, без него ты бы не продержалась так долго. Женщины, работающие с тобой, заводят близкие знакомства, за что их не любит твоё начальство.
Все ждали, что ты скончаешься от ран, полученных в автокатастрофе. Ждали, не скрывая презрения, ведь ты доставляла им одни хлопоты. «Сколько можно страдать? На всю жизнь теперь останется калекой…» – шепчутся медсестры, приносящие тебе лекарства и делающие уколы. Стадо глупых овец. Ме-ее, мы глупые паршивые овцы, взгляните на нас, нам самое место на сковородке!
Тебя придавило там, в салоне покореженного автомобиля, и в тот момент ты начала считать, ожидая, когда раздастся взрыв. Едва не задохнувшись, ты досчитала до пяти тысяч семисот сорока двух, пока тебя не обнаружили. Пяти тысяч!
Когда ты развязала бинты, которыми была запелёната с ног до головы, то смогла, наконец, оглядеть себя. Они укоротили волосы, чтобы голова уместилась под повязки. Это тело выживет даже под колёсами грузовика – тебе ли не знать.
Если тебя застанут сейчас, то посчитают вернувшейся, не иначе, как с того света. Разминая затекшие мышцы, ты ищешь глазами свою одежду. С гипсом сложнее. Как его снять?
Кости твои давно срослись, но объяснить это чудо ты вряд ли способна. Не знаешь, почему так, но ты в состоянии перенести самые тяжёлые травмы. Но не боль.
*
Очнулся от мыслей Персиваль, только когда угодил в тину. Вода переливалась через края ботинок, насквозь промочила носки.
С трудом, оторвавшись от созерцания края берега, поднял глаза. В нескольких десятках метров мелькнуло светлое пятно. Пробирал озноб, хотя вся шея была в поту. Оставив на земле бумажник и обувь, мужчина стремительно вошёл в воду, удерживая в памяти то место, где мгновение назад был виден светлый отблеск. Мелководье резко оборвалось. До слёз в глазах он всматривался в одну точку, пока не погрузился под воду. Проплыв несколько метров под водой, Персиваль вынырнул. Так и кружа, то уходя под воду, то всплывая на поверхность, он угодил в плавучие водоросли. Вновь оказавшись под водой, стал опускаться. Вдруг рука в чём-то запуталась. Персиваль принял это за водоросли, пока не почувствовал ткань. Пальцы сами собой сомкнулись, сжав часть волос. В груди похолодело. Покрепче ухватил Сатина, и, загребая ногами изо всех сил, сделал рывок вверх. Тот оказался куда тяжелее, чем казалось, и вдвоем они стали только глубже опускаться под воду, ко всему ещё в лёгких начал заканчиваться кислород. Обхватив утопленника за пояс, Персиваль попытался сосредоточиться на гребках.
Персиваль вытолкнул утопленника на поверхность, после чего позволил себе вздохнуть полной грудью. Сатин удерживался на плаву еще несколько секунд. Куда ни протяни руку – везде были его чёрные волосы.
До берега осталось немного. Последнее усилие и они уже там. Взвалив утопленника на спину, Персиваль едва не пошёл ко дну.
Когда он доволок Сатина до мелководья, казалось, миновала вечность.
Волосы облепили мертвенно-бледное лицо. Вода градом катилась, стекая с одежды и обуви. Бессмысленный взгляд был устремлён вверх. Расширенные зрачки потеряли свою яркость.
Сердце остановилось. Ни пульса, ни дыхания не было.
Задрав рубашку к шее, чтобы избавить живот от давления, расстегнул тому пуговицы на поясе, лишь усилием воли не оторвав их от брюк. Освободил своё запястье от часов и, прикрывая пальцами основание грудной клетки, Персиваль нанёс удар кулаком. От силы удара тело Сатина слабо дёрнулось.
Пульса не было.
Персиваль сложил ладони на грудной клетке Сатина и резко надавил, налегая всей тяжестью тела. Поднял тому руки, чтобы не препятствовать притоку крови в сердце. Снова надавил, повторяя действия. Собственное сердце бешено колотилось. С мокрой чёлки, мешающей нормально видеть, по щекам стекали, точно слёзы, капли воды.
Действуя быстро, уложил Сатина животом себе на колено и нажал на спину. Изо рта на песок брызнула озёрная вода.
Действуя не слишком бережно, опрокинул Сатина на спину, сейчас было не до сантиментов.
Персиваль стёр с губ и носа приставший песок. С судорожно бьющимся сердцем он приподнял холодное мокрое лицо за подбородок, зажимая свободной рукой нос, и раскрыл Сатину рот. Провёл вентиляцию легких.
Прижал пальцы к сонной артерии, отводя взгляд от безжизненного лица, досчитал до десяти. Пульса не было. Ситуация вынуждала повторить массаж сердца. Персиваль сжал запястье, и не почувствовал биение пульса, поднёс свою ладонь к полураскрытому рту, в надежде ощутить слабое дыхание.
Сделал искусственное дыхание, после чего снова приступил к массажу сердца.
– Давай же! Тебе рано еще загибаться! Слышишь меня?! Рано!
Он надавил со всей силы, на которую только был способен.
Веки дрогнули.
Под ладонью Персиваля сердце забилось уверенней.
Судорожно, со свистом втянув воздух, Сатин повернул шею и выплюнул воду. Зашёлся спазматическим кашлем, переворачиваясь на живот. Слушать этот ужасный звук было невозможно.
Утирая лицо, Персиваль переводил дух. Какое-то время доктор ошеломленно смотрел, как Сатин приходит в себя. Одежда вся была покрыта слоем песка. Волосы облепили перемазанную спину. Пытаясь сесть, Холовора едва не повалился в воду, но доктор вовремя схватил того за плечи, притягивая к себе. Сегодня больше никто не умрёт. Сатин весь дрожал, тяжело дыша. И хотя это показалось бы излишним, Персиваль стянул с себя промокшую водолазку и набросил на плечи Холовора. Обнимая того одной рукой за спину, отвёл с лица Сатина мокрые волосы и грубо мазнул по щеке, стремясь убедить себя в том, что опасность миновала. Чёрт, башку хотелось открутить!
Постепенно глаза приняли осмысленное выражение. Сатин сел, с трудом расправив на теле мокрую насквозь рубашку. Когда мужчина распрямился, холодная, влажная ткань коснулась голого плеча Персиваля, тот устало потёр глаза. Переносица, куда пришёлся удар, от купания в озере принялась назойливо болеть. Разведя ноги и согнув те в коленях, Персиваль уронил руки и некоторое время сидел так. Потом с раздражением взглянул на Холовора. Ради всего святого, зачем ему понадобилось кончать с собой?!