Странное дело: раньше старики виделись раз или два в месяц, теперь же дворник почти ежедневно поднимался в профессорскую квартиру, словно чувствуя, что он нужен старому ученому и что не следует подавлять свое собственное желание увидеться с ним.
Дядя Костя поднимался на четвертый этаж, и кнопку звонка не нажимал, а стучал в дверь согнутым указательным пальцем, подчеркивая этим, что посетитель — свой человек.
Дверь открывала тетя Даша.
— Зачем пожаловал? — ворчливо, но с внутренней теплотой в голосе спрашивала она.
— Кран проверить, — докладывал дядя Костя и, не задерживаясь, проходил в кухню.
Тетя Даша шла следом. А через несколько минут в кухне появлялся Николай Сергеевич.
Дядя Костя осматривал газовую плиту, менял кожу в водопроводном кране или подмазывал окно. Дело для него всегда находила тетя Даша.
После того как работа была выполнена, следовало угощение. Тетя Даша ставила на белый эмалированный кухонный стол тарелку с жареной рыбой или еще с чем-нибудь.
И тут Николай Сергеевич уходил из кухни. Возвращался он очень быстро, осторожно держа что-то завернутое в салфетку. Тетя Даша и дядя Костя делали вид, что не замечают приготовлений профессора, и с интересом ждали, в какой форме последует приглашение. А на этот счет профессор, несмотря на тяжелый недуг, был изобретателен.
— Ну, а с крышей как? Примет все-таки домоуправление меры?
— По какому, то есть, поводу меры? — искренне удивлялся дядя Костя.
— Протекает же! — восклицал Николай Сергеевич. — Мы уж не знаем, что и подставлять, — вот сколько накапало.
Он поднимал салфетку, и на кухонном столе оказывался стакан, наполненный водкой.
Тетя Даша смеялась неожиданным для ее возраста молодым и звонким голосом. Дядя Костя выпивал, домовито крякал и заводил неторопливую беседу.
Но вскоре пришел день, когда старый профессор, проснувшись среди ночи, почувствовал себя совсем разбитым. Было трудно дышать, болела голова, и какая-то красноватая мгла то надвигалась на него, то отодвигалась, болезненным звоном отдаваясь где-то глубоко в голове. Николай Сергеевич позвал Дарью и велел вызвать врача.
Вечером профессора увезли в клинику.
Спуститься по лестнице ему помогали санитары. Тяжело передвигая ноги, Николай Сергеевич вспоминал свои сегодняшние сны, перемешанные с явью. «Неужели не успел?» — думал ученый. В это «не успел» входила и ненаписанная книга, и ряд работ на актуальные темы, и мечта поехать в тот самый подмосковный лесок, где бродили когда-то студент и курсистка, где встретились им два рыжих смешных лисенка.
На дворе стояли зябкие осенние сумерки. Профессор замешкался: ему не хотелось ступать на подножку санитарного автомобиля. Человек в белом фартуке поверх толстомехового полушубка раскрыл дверцу, тревожно-внимательно вглядываясь в лицо профессора. Николай Сергеевич узнал дворника и улыбнулся ему.
Санитары уложили профессора на холодную и липкую клеенку носилок. Николай Сергеевич вытянулся, на минуту призакрыл глаза и стал думать о человеке, помогавшем ему войти в автомобиль. С ним он прожил двадцать пять лет в одном доме. Он был свидетелем его успехов в науке. И как ни трудно было профессору, но он все же приподнялся, выглянул в оконце и еще раз кивнул дяде Косте.
В палате, отведенной Николаю Сергеевичу, собралось несколько человек. Был здесь его старый университетский товарищ, две аспирантки, молодой доцент, трое студентов, посланные товарищами к профессору.
Больному было плохо. Поэтому когда одна из аспиранток заговорила о новом курсе лекций, которые должен был прочесть Николай Сергеевич, все почувствовали неловкость и постарались не встречаться друг с другом глазами. Сама аспирантка — высокая, с крикливым голосом и блестящими черными волосами девушка, — поймав на себе укоризненный взгляд сверстника профессора, стушевалась.
Николай Сергеевич лежал на боку, подложив под щеку ладонь. Он спокойно, односложно отвечал на вопросы, изредка вставляя одно или два незначительных слова, и чувствовалось, что и на это посещение и на разговор он смотрит как на тягостный обряд, не имеющий настоящего смысла. То и дело старый профессор взглядывал в окно, за которым суетились первые мелкие снежинки, и тогда лицо его становилось строгим и отчужденным, словно эта суета снежинок была исполнена какой-то особой важности и значения.